Сталинским курсом

Проходя по главной улице, я обратил внимание на большую толпу, стоявшую под громкоговорителем и слушавшую какое-то, видимо, важное сообщение. Я подошел поближе и был поражен услышанным. Грозный голос диктора возвещал, что Берия, правая рука Сталина, палач, какого не знала еще история всех времен и народов, арестованный несколько месяцев назад, казнен. Свершилось событие огромного исторического значения. Оно знаменовало собой конец страшной сталинской эпохи, продолжавшейся двадцать девять лет. Ведь несмотря на то, что прошло уже полгода после смерти Сталина, его зловещая тень все еще витала над страной, пока его соратник Берия возглавлял карательные органы. И вот его не стало. Рухнул последний оплот сталинской диктатуры. А в памяти народа Берия навечно останется как садист и палач, как исполнитель жестокой воли Сталина.

В приподнятом настроении, полный надежд на лучшее будущее, вечером направился я в клуб гидролизного завода. Когда я подошел к клубу, все окна его были ярко освещены. Гремела музыка, под звуки которой нарядные парни и девушки танцевали в фойе. А наверху в буфете другая группа молодежи предпочитала другое занятие — хорошенько кутнуть, выпить. Водка, вино, пиво обильно наливались в стаканы, бокалы, кружки. Буфетчица еле справлялась с обслуживанием клиентов. Царили шум, оживление, разговоры подвыпивших парней. На полу валялись корки апельсинов, бумажки от конфет, окурки папирос. Табачный дым клубился плотной пеленой.

В шубе, зимней шапке, в валенках, с огромным чемоданом ввалился я в буфетную и остановился в нерешительности. Как вдруг из толпы я услышал голос, меня приветствовавший:

— А, это вы, товарищ Ильяшук! Рад вас видеть в нашем клубе. Надеюсь, вы доехали благополучно? — и навстречу мне нетвердой походкой направился завклубом Губинский, пожал мне руку и насильно потащил к столику.

Как хозяин клуба, он был первым среди постоянных завсегдатаев и посетителей своего заведения и, как любитель выпить, первый подавал пример своим собутыльникам. Он был уже изрядно навеселе. Маслянистые глазки свидетельствовали о благодушном настроении.

— Садитесь, — сказал он, усаживая меня рядом с собой и не давая мне времени раздеться. — Хотите московской или коньяка? Не стесняйтесь! Выпьем за нашу встречу! — и он побежал к стойке буфета.

— Товарищ Губинский, напрасно вы хлопочете о выпивке, — сказал я, когда он вернулся к столику с бутылками и закуской. — Я ничего не пью. Поймите, я рад поддержать вам компанию, но пить, ей-богу, не могу. Не обижайтесь.

— Ну хлебните хоть одну рюмочку. Выпьем за нашу совместную работу. Я так рад, что у МЕНЯ теперь будет оркестр народных инструментов!

И он все-таки заставил меня выпить рюмку вина.

Кое-как отделавшись от пьяного «приятеля», я удалился, наконец, в отведенную мне рядом с буфетом комнату, освободился от груза тяжелой зимней одежды и, уставший от поездки и новых впечатлений, лег спать, но уснуть не мог. Долго доносились пьяные выкрики захмелевших гостей. Но и потом, когда все разошлись по домам и наступила тишина, я долго еще ворочался с боку на бок, так как диван, на котором я лежал, был орудием пытки — поверхность его напоминала горный хребет в миниатюре, с вершинами и долинами, пружины торчали во все стороны, впивались в тело, давили, жали, причиняли боль. В конце концов усталость взяла свое, и я заснул.

Утром при дневном освещении я разглядел свою келью, в которой мне предстояло прожить неопределенное время (пока не дадут обещанную жилплощадь). Обстановка в ней была более чем убогая. Крошечная комнатушка скорее напоминала тюремную камеру, чем нормальное человеческое жилье. Вся обстановка состояла из вышеупомянутого древнего дивана, дощатого стола да единственного табурета. Для полной аналогии не хватало только параши, ее заменяла в конце коридора уборная.

Как человек не избалованный и непритязательный к удобствам, ставящий во главу угла прежде всего интересы дела, которому служишь, я равнодушно отнесся к этой более чем скромной обстановке. Удивляло лишь, что Губинский, приглашая меня к себе на работу, не считал нужным подумать о создании хотя бы минимальных человеческих бытовых условий для своего же сотрудника. Ему были чужды такие элементарные понятия, как оказание малейших знаков внимания к человеку, находящемуся в его подчинении. Его радушная встреча, оказанная мне в буфетной, ни о чем не говорила, так как она была подогрета винными парами. Забегая несколько вперед, скажу, что за все время моей работы руководителем оркестра он ни разу не поинтересовался моим личным бытовым устройством. Он палец о палец не ударил, чтобы создать мне мало-мальски нормальные условия жизни в моей «берлоге» в клубе, пусть даже не ради меня, а ради полной отдачи моих сил делу, которое он мне доверил.