Сталину

Небо хмурое глядит —
Выгляни в окошечко:
Бог сидит и говорит,
Застрелилась кошечка.
Пьют кошерное вино
Други-иудеи.
Бог глядит, мне все одно —
Выйти, не радея
О душе, и Страшный Суд —
Нечего кичиться
Злом зимой, в сезон простуд,
Вируса частица
Входит в легкие уже,
Сон опять на мокрых
Простынях, на этаже
(Рифма будет: «Вохра»).
Я не Пушкина, видать,
Рада не стараться.
Рита едет? Твою мать,
Хватит наряжаться.
И к весне овечий страх
Будет в человечке.
Вошь, овца, а завтра прах,
Милые овечки.

Рвать ткань

Я со скарбом своим и с вещмешком,
С серебряной ложкой, привязанной
за шейку к кресту.
Начинаю рвать удила, а потом
Тяну и рву золотую узду.
Поэт – мой спутник – весьма не богат.
Но он в обиду меня не даст.
Его звать Слава, он, как есть, подал
Мне на бедность брелок с ликом Спаса,
и это раз
В жизни или в дежавю – раз второй.
Дежавю, видимо, это ад.
Умерла ли я? Старайся, герой,
Я умерла и просто смотрю назад.
Назад и вниз, с небес, отчего не скрыть
То, что я там была и видела лишь себя?
Видно, многое мне придется простить…
Я еще живу и люблю тебя.

Павел в наше время

Увы, в России правил не один.
Красавицам и мамкам господин,
Краев и хижин господин; просторов,
Родной земли струится простыня,
И вновь от ангельских и херувимских
хоров
Лад музыки рождается, звеня
В окружье звуков. Долг государю
Я оплатить сегодня не могу
И в день вчерашний от погибели бегу.
Где похоронят? На парижской «рю»
Иль в N-ске гибнуть буду,
Не ведать мне. Но вот – одна стрела
Уж вышла рифмою из-под пера,
Глядит из прошлого. Увы, «ура»
Не раздается по его указам:
Екатерина, мать государя,
Но мачеха придворных, вышла сразу —
И в Кремль отправилась. Не присягну ль
Тебе и Павлу? Месть ее и гнев
Скрывает маска, маска львина.
И двух коней к упряжке пристегнув —
Достаточно ль для бега, – в лике дев
Явилась утром в храм, где церковь вина
Все годы льет (забвения вино
И лотос – лотофагов помнишь, детка?).
И умер Петр, как канул. Всё равно,
Кто царь, ему. И в золочену клетку
Летит уж новый – пташкою – жених.
Кто русский царь? Да все один из них,
Из немцев, видно, от ганзейской дамы,
Но не купцов, и оторопь берёт,
Когда она идет и Бог ведёт
Тебя в пути, и корчится упрямо,
Коробится бумагою в костре
Картонная обложка Мандельштама,
Все книги жгут. И лгут. И невпопад
Приходят гости, Павел с Катериной.
Отец убит. И сын – опять хулят! —
Берется за Россию с чертовщиной.

Муза