Сталки. Затмение (СИ)

— Я бы не был столь уверен, — возразил Нурс, всё ещё не поворачиваясь к остальным, — но мы хотя бы не проиграли. Вернее, они не проиграли, — указал он подбородком на окружавших их двойным кольцом военных, пусть этого жеста в темноте и не было видно. — Сами мы не делали практически ничего. Выстрелы через временные бреши в защите — не в счёт. Иша, убери, пожалуйста, бластер, а то детей перестреляешь…

— Думай, что говоришь, Нурс! — для виду возмутилась жена, но оружие всё же сунула в карман куртки.

— И на предохранитель поставь.

— А как?

— Сейчас покажу…

В это время Ксюня спрашивала шёпотом у Ласа, уткнувшись лицом в чуть припорошённый снегом мех его куртки:

— Лас, когда уже всё это закончится? Я устала бояться, убегать, сражаться… За что нам такие беды?..

— Потерпи, милая, — отвечал ей парень. — Если повезёт (а я очень надеюсь, что так и будет), то осталось недолго. Надо просто победить всех оставшихся врагов, и мы сможем, наконец, жить так, как захотим…

— И как ты собираешься всех победить? — раздался рядом голос незаметно подошедшего Плюща. — Отберёшь у кого-нибудь из солдат плазмер и пойдёшь во главе отряда? Да и на кого? Все ж попрятались, наверное, или разбежались уже… Лас, надо признать, что мы сами ничего не можем сделать в этой войне. Нас мало, наше собственное оружие ничего не стоит… И вообще эта война их не с нами, а за нас. За то, чтобы нас всех уничтожить. А защищают нас почему-то федеральные войска…

— Плющ, тебе не кажется, что ты сейчас говоришь в точности как твой отец? — поинтересовалась Ксюня. — Сам же указывал на…

— Это другое! Здесь речь идёт не о наших жизнях, а только о нашей роли в этом конфликте. Мы не одна из противоборствующих сторон и даже не часть отряда Миронова. Мы, скорее, что-то вроде приложения к планете, если рассматривать её в качестве добычи. Не субъект, а объект конфликта. И это печально. Ведь, получается, сами по себе мы ничего не стоим по сравнению с федералами, наши мачеты и самопалы — с их оружием. Единственное, что у нас есть своё, особенное, неповторимое, — это сверхспособности. Да и те пропадают без воздействия радиации… Мне кажется, действительно было бы лучше, если бы нашу планету вообще никогда заново не открыли.

— Плющ, у нас есть мы сами, — сказал Лас. — Военные и те, с кем они борются, отличаются намного меньше, чем мы и кто-либо из них. Они все жестоки, потому что их мир жесток, но не так, как мы и наш мир: у них эта жестокость обязательно связана с оружием и необходимостью угрожать кому-то, убивать, запугивать, врать… А у нас мир не подл по определению, не построен на ненависти. Если мы учимся жить, преодолевая трудности своей волей, то они привыкли преодолевать их с помощью оружия. Не спорю, среди них есть и хорошие люди — та же Зелма, например, — но в целом тот мир, в котором живут они, действительно нам не подходит, и я с тобой, Плющ, в этом согласен. Но мы на то и сталки, чтобы преодолевать трудности, а не просто говорить о том, как всё плохо. Мы не менее сообразительны, чем они, а главное — умеем любить и испытывать другие чувства. Они — не думаю.

— Лас, а как дальше жить? — спросила Ксюня. — Деревню-то они наверняка уничтожили… Получается, «так, как захотим» не выйдет…

— Нам помогут. Заново обустроиться, восстановить дома и всё, что необходимо… Еды дадут с запасом, снова проведут электричество… А к лету всё наладится — пусть и не так, как раньше, но хотя бы будет привычнее, чем сейчас. Вот увидишь: зависимость от Федерации проявляется только тогда, когда в нашу жизнь вмешиваются. А если предоставить нас самим себе (не прямо-таки сразу, а то выжить мы сейчас отдельно от них вряд ли сможем), то мы снова научимся жить сами.

— Ну, дай Первосталк… — прошептала Ксюня, привстала на цыпочки и поцеловала Ласа.

Плющ этого не заметил. Он прислушивался к другому разговору, который доносился с расстояния не более сагни, но звучал гораздо тише диалога Ласа и Ксюни.

— Омель, ты ведь не считаешь меня виноватой во всём, что произошло? — шёпотом спросила Лина, придвинувшись к подростку так близко, как могла себе сейчас позволить, чтобы тот не захотел отстраниться.

— Нет, Лина, — ровным голосом негромко ответил Омель, сидевший на снегу, обхватив руками колени. — Не во всём. Кое за что я даже считаю нужным тебя поблагодарить.

— Это за что же?..

— Если бы я не пошёл на задуманное тобой восстание, то меня не ударили бы по голове, и я бы не обрёл свою способность… хоть и временно, потому что вдали от Сталочной я, как и все сталки, не могу почти ничего. А вернёмся ли мы туда, я не знаю.

— Омель… ты же помнишь, как нам было хорошо вместе? Всё, что между нами было?..

— Да, это было приятно. Но дальше так продолжаться уже не может. Я понял, что внутри, Лина, ты не такая, какой я тебя считал. Ты… слабая. Тебе обязательно кто-то нужен, чтобы чувствовать себя защищённой. Но на самом деле ты боишься того, на что не можешь повлиять.

В голосе подростка прорезалась недетская твёрдость, он понимал, что должен сказать Лине всё, что о ней в последнее время понял.