Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

Плавание началось удачно. Через пять дней после выхода из порта они заметили в сумерках грузовое судно водоизмещением 6 тысяч тонн. Оно шло в одиночку и, к радости подводников, очень медленно. Два часа спустя торпеда ударила в него прямо посередине. Судно остановилось, но заметного крена не было. Тогда командир велел старпому выпустить еще одну торпеду. Тут же радист доложил, что перехватил радиограмму, посланную с судна на 600-метровой волне: «SOS. Торпедирован немецкой подлодкой, быстро погружаюсь», — с указанием координат. Командир велел нанести решающий удар. Снова заговорил он только после того, как торговое судно перевернулось через левый борт, несколько секунд пролежало кверху днищем, а потом ушло под воду.

Несколько дней после этого субмарина утюжила воды Северной Атлантики, не встретив ни одного судна. Этот район был выбран командованием, поэтому они дежурили здесь, ожидая конвои и замерзая. Неделями море бросало на вахтенных, стоявших на мостике, штормовую волну, а пронизывающий ветер хлестал их по лицам. Температура внутри подлодки была равна температуре за бортом. В полночь и в 4:00, когда сменившиеся с вахты моряки спускались в центральный пост, их лица напоминали замерзшие маски, покрытые ледяными кристаллами. Бороды крепко примерзали к воротникам кожаных канадок, а сама кожа превращалась в броню. Люди двигались с трудом. В тусклом свете центрального поста они походили на гномов из другого мира. Чувствительность к рукам возвращалась только через полчаса. Сапоги были сырыми внутри и замерзшими снаружи — снять их было невозможно. Даже белье промокало насквозь; моряки выжимали его и развешивали в электромоторном отсеке, где придется. В других отсеках оставлять его было нельзя — к тому времени, когда его нужно было снова надевать, оно промерзало и стояло колом.

Это было ужасно, но все же лучше, чем тропическая жара. Солнце выглянуло из-за туч только один раз, да и то ненадолго. Тайхман, стоявший вахту, попросил передать Штолленбергу, чтобы тот поднялся на мостик с пустой консервной банкой и собрал в нее витамины. Но пока Штолленберг добирался до мостика, туда заявился командир. Лютке торчал там до тех пор, пока не ушло солнце, а Штолленберг стоял внизу. Командир под «деревенской липой» курил трубку. Вдруг первый лейтенант закричал:

— Тревога!

Тайхман и два сигнальщика захлопнули за собой люк боевой рубки. Мюллер, первый лейтенант, крикнул:

— Заполнить балластные цистерны! — еще до того, как центральный пост доложил о готовности к погружению. Мюллер, спускаясь, пытался удержать крышку люка, но она захлопнулась, и он взревел от боли. Крышка упала прямо ему на пальцы, которыми он держался за комингс люка. Он попытался вытащить руку, но не смог, а крышка из-за этого не задраивалась. Подлодка же дала дифферент на нос и быстро погружалась.

Все это видел Штолленберг. Он онемел от ужаса и потерял всякую способность соображать. Мюллер от боли соскользнул с трапа и висел, вцепившись свободной правой рукой в маховик люка, перенеся на нее вес своего тела. Пальцы левой руки зажало крышкой.

— Открой люк! — закричал Штолленберг.

В щель между краем люка и крышкой просачивалась вода. Штолленберг схватил ноги Мюллера и поставил их на ступеньку трапа. Мюллер напряг плечи и, слегка приоткрыв люк, стал вытаскивать прижатые пальцы. И тут его кольца — обручальное кольцо и тяжелая печатка — зацепились за стяжной болт. Штолленберг услышал, что крышка люка захлопнулась — это было для него самое главное. Но вода по-прежнему сочилась, ибо Мюллер не мог повернуть колесо левой рукой. Вода растекалась по отсеку. Моряков в центральном посту охватила паника; они думали, что Мюллер не может вытащить пальцы и потому крышка не задраивается. А им вовсе не хотелось утонуть из-за чьих-то пальцев. В рубке было темно, они не видели, что люк уже закрылся и Мюллер просто висит на стяжном болту, зацепившись за него кольцами. Он был так изумлен, что ему не пришло в голову немного ослабить его. Один моряк из центрального поста сбросил его ноги с трапа и со всей силы потянул его вниз. К нему присоединились другие. Раздался треск разрываемых костей и плоти, и Мюллер упал, растянувшись на палубе центрального поста.

Штолленберг поднялся по трапу и маховиком задраил люк. Спустившись, он наступил на Мюллера, лежавшего на полу. Между средним пальцем и мизинцем его левой руки красовался длинный треугольный разрыв почти до запястья.

— Что с тобой, Штолленберг, дружище? — спросил старпом.

— Ничего, а почему вы спрашиваете?

— У тебя все лицо в крови, — сказал Тайхман.

— Да там остался палец Мюллера, — пояснил Штолленберг. Этот палец шлепал ему по лицу, когда он крутил маховик люка.

— Чтобы я больше не видел этого идиота, — заявил командир. Мюллер его не слышал — он был без сознания. — И этой институтки в штанах тоже.

Эти слова относились к Тиммлеру, который лежал без сознания в углу центрального поста. Его подобрали и отнесли в кубрик, где без особых церемоний бросили на койку. По пути он пришел в себя.