Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

Спустя несколько дней к нам заходит Дибольт и начинает прощупывать меня на предмет отношения к религии и прочему. С его точки зрения, фюрер — это самый настоящий Антихрист; по крайней мере, он так думает сейчас; раньше у него было другое мнение на этот счет. Я защищал фюрера, хотя и сам от него не в восторге, поверь мне. Почему? Наверное, для того, чтобы показать моему отцу и Дибольту, что имею собственное мнение. Во время нашего спора отец принес большую пачку рукописей, которые он назвал своим сведением счетов с современным режимом; да, именно так он их и назвал, я думаю. Об этих рукописях знали всего несколько его друзей, в том числе и пастор Дибольт. Отец сказал, что в будущем окажется достойно прочтения только то, что в наше время было написано за закрытыми дверями. Я возразил: «Мертвые не смогут прочитать твою книгу; так что ты просто теряешь время».

На что отец ответил: «Преступно заставлять людей умирать во имя лжи. Тот, кто делает это, служит дьяволу. Наш фюрер — монументальный злодей».

«Большой злодей не так уж плох, — сказал я. — Предпочитаю больших дьяволов маленьким. В любой крупной форме есть что-то вызывающее восхищение».

Отец страшно разволновался, услышав эти слова.

«Все это красивые фразы. Ты говоришь, что предпочел бы большого дьявола маленькому. Ты предпочел бы крупного мошенника мелкому. Представь себе — в твою комнату врывается грабитель и уносит все твои деньги, всю одежду, все то, чем ты дорожишь. Ты что, предпочтешь его грабителю, который заберет у тебя всего десять марок? Твой большой дьявол, которым ты так восхищаешься, вломился к тебе в дом и лишил тебя всего — сердца, совести, разума, твоего понимания добра. Он украл у тебя все, чем ты владел, и это тебя восхищает? Грабеж такого масштаба раньше считался совершенно немыслимым. Многие люди даже не понимают, что их ограбили, поскольку не имеют больше того, что можно было бы у них взять; они совершенно опустошены. Большой дьявол воспользовался этим и дал им взамен нечто другое — яд. Он опоил их ядом, и теперь они думают, что у них есть за что умирать — если уж пришла пора умирать. Но у тебя, Рейнгольд, у тебя-то здесь есть кое-что, — он указал на мое сердце, — так что не позволяй им лишать тебя этого. Не позволяй им обманывать себя, и не позволяй себе поддаваться настроению одурманенных масс».

Ну, и так далее, все в таком же духе. Ты знаешь, когда говорят с таким пафосом, я не могу не смеяться. Кроме того, он ломился в открытую дверь. Я никогда не был верующим — ни в хорошем, ни в плохом смысле, — и уж тем более, когда дело касается политики.

Тут заговорил Дибольт:

«Все это последствия того, что молодежь держат подальше от церкви, что ее намеренно лишают возможности познать истину. Со времени конфирмации, Рейнгольд, ты ни разу не был в церкви, хотя твой отец и я постоянно требовали, чтобы ты ходил туда. С тобой даже нельзя говорить о Боге. Но Царство Божие — не этот мир. Ты так глубоко погряз в трясине, в мирской суете, ты так сильно осквернил свою душу, что тебе нечего делать в церкви, даже если бы ты и хотел вернуться в ее лоно. Ты так погряз в грехе, что любое слово, произнесенное пастором, заставит тебя пылать от стыда. Ты должен опускать глаза, проходя мимо церкви, и затыкать уши, услыхав псалом и…»

— О боже, — перебил его Тайхман. — Достаточно.

— Нет, самое интересное я тебе еще не рассказал: «Вот почему ты боишься ходить в церковь, — продолжал Дибольт. — Но я скажу тебе: придет день, когда ты будешь лежать в пыли перед Божьим алтарем и умолять о милосердии. Придет день, когда тебя призовут к ответу за твои дела, за дела сегодняшние, когда кажется, что Антихрист торжествует. Я говорю, кажется. Ибо придет день, когда все созданное человеческими руками превратится в прах. Когда в звуках труб и барабанов появится Господь Бог. И он начнет сотрясать стены ваших сердец; он возьмет их штурмом, и вы будете стоять, беспомощные перед ним, победителем, и будете умолять его о пощаде. Да-да, вы будете умолять о пощаде. И ты тоже, Рейнгольд. Да, сейчас ты не желаешь повиноваться Всемогущему, сейчас твое сердце похоже на крепость. Но тебя не спасут ее стены. Когда Господь Бог возьмет их штурмом, тогда дрогнет сердце даже у самого упрямого — дрогнет и раскроется перед ним». Ну, тут я его перебил. Надо было сбить с него спесь. «Вы когда-нибудь были солдатом, господин Дибольт?» — «Я? Никогда. Не убий — сказано в Писании».

«Я спрашиваю потому, что для священника вы слишком хорошо знаете законы тактики — правда, они немного устарели, но все равно, ваши знания меня потрясли. Да, в Средние века можно было взять крепость штурмом так, как вы это описываете, и ваши предки, без сомнения, осаждали людей или брали их сердца приступом. Это можно назвать духовным насилием. Но я не думаю, что вам с вашим Богом и всем его воинством удастся одержать победу над моим поколением».