Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

— Бога ради, прошу вас, не закатывайте сцен хотя бы сейчас.

— Девушки должны уйти, или я не выйду.

— Прошу вас…

— Я просто не появлюсь.

Девушкам пришлось уйти. Они сунули свои вещички под мышки и вышли в коридор. Звезда вошла.

— Боже, какой запах…

— Прошу прощения?

— Научили бы лучше этих девиц хотя бы изредка мыться. Я задыхаюсь от этого запаха. Вы знаете, какое у меня нежное обоняние.

— Я страшно…

— Достаточно. Выметайтесь отсюда, я видеть вас не могу, вас, вас, профессор…

— Самое паршивое, — сказал Хальбернагель Тайхману, — что я только что склеил одну блондиночку из балета. Ну ничего. Я все равно к ней вечерком пришвартуюсь.

— Смотри, не ударься днищем.

— Об этом не беспокойся, — сказал Хальбернагель и вернулся к своей работе с «молниями».

— Постойте, пожалуйста, у занавески и посмотрите, чтобы никто не вошел, — попросила Тайхмана звезда.

Потом она сказала, что и представить себе не могла, что придется переодеваться в таких условиях. Ну конечно, сейчас война, но нельзя же все списывать на нее — у людей тоже бывают нервы.

Кинозвезда стояла теперь за занавесом. Тайхман услышал хруст и шуршание материи и уловил раздражающий аромат духов. Появился офицер-снабженец штаба флотилии и спросил Тайхмана, что он тут делает. Тайхман объяснил. Офицер велел ему исчезнуть; он, мол, и сам может проследить, чтобы никто не вошел.

— Дорогой мой, — сказала звезда, высунув голову из-за занавески, — уж разрешите мне самой решать, кто будет меня охранять.

— Конечно, мадам, прошу прощения, мадам, — пробормотал офицер-снабженец, заливаясь краской.

— У меня, видите ли, горький опыт, и с офицерами тоже. Простите, что говорю вам это. А этот молодой человек показался мне достойным моего доверия.

— Конечно, мадам, конечно, — произнес офицер, поднимая руку к козырьку, словно обращался к адмиралу, и быстро удалился.

«Смотри, как ловко она с ним разделалась», — подумал Тайхман, довольный тем, как она отшила лейтенанта. Но ему не очень понравилось, что его назвали молодым человеком, достойным доверия. «Будь оно проклято, — сказал он про себя. — Я же не евнух. Вот Хальбернагель, например, — тот бы не произвел на женщину впечатления „достойного доверия“».

— Пока я на сцене, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы никто из этих господ не заходил в мою так называемую уборную. Я не люблю подобных вещей.

— Я прослежу.

— Это очень мило с вашей стороны. Знаете, можете подождать меня внутри, тогда вам не придется все время стоять.

Отсюда Тайхман не видел, что происходит на сцене; он мог слышать только то, что говорилось или пелось, и видеть, кто выходит на нее и кто уходит.

Спектакль удался на славу. Артистам горячо аплодировали, один раз даже там, где не нужно. Скрипач исполнил «Цыганские напевы» Сарасате, и, когда он опустил смычок после медленного пассажа, публика решила, что произведение подошло к концу, и захлопала в ладоши. Затем, когда он сыграл престо, не очень точно, но довольно эффектно, все вновь зааплодировали, и еще громче, чем раньше.

Полногрудая дама, спевшая «Песнь Луне» из оперы «Русалка», сорвала самые громкие аплодисменты. Ей пришлось дважды спеть на бис, и даже после этого публика не унималась. Тайхман видел, что перед выходом на сцену она почти окаменела от страха. Женщина не обладала красивой внешностью: при невозможной полноте у нее было непривлекательное и какое-то перекошенное лицо, которому даже ее пение не прибавляло привлекательности. Было видно, что ей не так уж часто удавалось выступать. Ей было нечем очаровать слушателей — нечем, за исключением своего голоса и исключительного старания. И все-таки ей удалось очаровать публику.

Она покидала сцену счастливой.

— Эти моряки действительно любят музыку, — сказала она, светясь от счастья.

Затем на сцену вышел певец, которому аккомпанировал виртуоз. Он исполнил «О, славное искусство», и виртуоз показал, на что он способен. Это было большое концертное фортепиано, и это, конечно, была не шутка для этого певца. В качестве специального приема виртуоз сыграл стаккато всю партию левой руки. В результате началась битва между певцом и аккомпаниатором, каждый из которых изо всех сил пытался утопить другого. В первом раунде победил виртуоз: певец еще не распелся. Его выступление было встречено вежливыми аплодисментами. Следующей песней была «Как нежно мои песни умоляют тебя». И вновь виртуоз выдал свою собственную маленькую интерпретацию; в этот раз он играл легато, держа правую ногу на педали, когда певец вскрикивал… Зрители аплодировали, потому что это был Шуберт. Последней песней была «Вечернее чувство» Моцарта; на этот раз публика аплодировала потому, что это был последний номер. Исполнители раскланялись; лицо пианиста скрылось под его локонами; они ушли со сцены в крайнем изнеможении.

Антракт.