Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

«Дорогой Тайхман, меня навестили ваши друзья Хейне и Штолленберг и рассказали мне о вашем состоянии. Я рад, что вы более или менее оправились от ран, и надеюсь, что скоро будете совсем здоровы. Я тоже здоров, за исключением того, что в будущем мне придется диктовать все, что я захочу написать, моей жене (по крайней мере, люди, с которыми я переписываюсь, смогут теперь прочитать мои письма). Когда вас выпишут из госпиталя, возможно, пошлют во Фленсбург. Пожалуйста, по пути туда посетите Берлин и навестите меня; мы с женой будем очень рады вас видеть. Желаю вам скорее поправиться и с дружеским приветом — ваш Вегенер».

Тайхман долго ломал голову, стоит ли ему отвечать на письмо. В конце концов он решил, что это не к спеху.

Кёхлера выписали — его кровать стояла пустая. Время от времени приходили письма от Штолленберга и Хейне.

Они какое-то время торчали в Гамбурге, а потом получили приказ отправляться в Бремерхафен, где формировалась новая флотилия. Они писали, что в январе получат официальное направление в Морскую академию.

Однажды Тайхмана посетил Бюлов. Его вкатили в палату на инвалидном кресле, ноги Бюлова были ампутированы выше колен. Друзья играли в шахматы. Тайхман обычно поддавался ему, поскольку Бюлову это доставляло удовольствие — возможно, это было единственное удовольствие, которое ему осталось. Чтобы расслабиться, они перекинулись в картишки, после чего Бюлова отвезли в его комнату.

Когда Тайхману разрешили вставать, он был настолько слаб, что еле добрался до умывальни. Через два дня он сумел доковылять до комнаты с солнечной лампой, где он должен был появляться три раза в неделю. Когда Тайхман окреп настолько, что мог гулять, он вывез Бюлова в сад.

Сад навевал тоску. Стояла поздняя осень, сад был запущенным и голым и не смог отвлечь Бюлова от грустных мыслей. Говорил все время один Тайхман, и ему показалось очень трудным поддерживать разговор. Они немного поспорили о том, что это за серый домик, из трубы которого время от времени шел дым. Бюлов утверждал, что здесь сжигают умерших и его ноги тоже сгорели здесь. Тайхман так и не сумел переубедить его. Других тем для разговора у них не нашлось. «Может быть, — подумал Тайхман, — он воспрянет духом, когда вернется домой к родным».

Тайхман уже больше не вызывал интереса у соседей по палате. К ним привезли двух летчиков, которые получили многочисленные переломы при вынужденной посадке. Один через сутки умер, а другой кричал всю ночь, день и еще одну ночь — старшая медсестра объяснила, что у них не было морфия, который к тому же вреден для здоровья, — а потом пошел на поправку.

В один из дней, когда Бюлов отказался гулять, Тайхман отправился бродить по городу и накупил подарков для своих соседей по палате. В Ренне нельзя было достать многого; зато женщин было в избытке, и они недорого брали, но он не мог их купить для раненых. Уборщицы, которые, по мнению доктора Векерлина, были частью терапии, самым бессовестным образом пользовались своей монополией и драли за свои услуги три шкуры. В результате доктор Векерлин добился прямо противоположного тому, чего хотел, — солдаты видели женщин, но подойти к ним не могли. И по мере того как цены росли, они становились все более беспокойными.

Наконец, наступило Рождество. За несколько дней до него прибыли рождественские подарки, которые распределили между больными. Тайхман получил три пакета — один от Штолленберга, другой — от Хейне и третий — из Берлина. Это был очень красивый пакет, завернутый в бумагу с узором из еловых веточек и перевязанный золотыми лентами. В нем лежало письмо, которое, судя по построению фраз, было продиктовано Вегенером. Он снова приглашал Тайхмана в гости; они с женой желали ему счастливого Рождества и всего наилучшего в новом году.

Бюлова решили отправить в Германию, срок отъезда был назначен на 23 декабря. В пять утра сестра Берта обнаружила его лежащим на полу у своей кровати. Он перерезал себе горло лезвием бритвы. Но доктор Векерлин зашил рану и сделал Бюлову переливание крови.