Стальная эскадрилья

К счастью, лесок оказался молодым, низкорослым. Решаю: садиться немедленно, прямо перед собой! Неважно, что впереди рвутся вражеские мины и снаряды. Убираю газ и выключаю зажигание — так, по привычке. Теперь уже никакая сила не заставит самолет вымыть в небо. А надо бы: за несколько секунд до приземления различаю впереди окоп с бруствером, за ним бронебойщика с его грозным оружием. Еще один кадр, последний: солдат метнулся в сторону, а самолет с левым креном рушится прямо на противотанковое ружье. Знакомый противный скрежет раздираемого металла, короткая, но дикая скачка по неровности и… тишина. Сознание возвращается от жгучей боли в левом боку. Меня тошнит, кажется от запаха собственной обгоревшей кожи.

Надо немедленно бежать подальше от самолета. Но фонарь кабины заклинило. Остервенело бью по плексигласy рукояткой пистолета. Нет, не получается: слишком обессилел и слишком тороплюсь. Однако есть еще астрономический люк. Он, правда, узковат, но сейчас не до удобств. К счастью, рядом боевые друзья. Николай Пупышев и Игорь Копейкин в полном смысле этого слова выдергивают меня через горловину астрономического люка, волокут (тут уже не до церемоний) в сторону и прямо голыми пальцами начинают обрывать догорающий реглан. Беспомощно лежа на правом боку, вижу, как из кабины вырвался сноп оранжевого пламени и почти тотчас же мощный взрыв центрального бензобака разнес нашу боевую машину на куски. Над нами хвостатыми кометами пронеслись пылающие обломки, где-то неподалеку рвались снаряды и мины, а я только теперь начал сознавать, что самое страшное осталось позади, что мы, если штурман не ошибся, приземлились в расположении своих войск. И главное — все живы. Да, но ведь экипажей было девять. И еще два истребителя. Что с ними?

…На свой аэродром в тот день вернулся один Панков. Не знаю, как он отчитывался перед командованием за результаты вылета, однако такое ни для кого бесследно не проходит: комэск осунулся, почернел. Опытный летчик, он, конечно, понял, какой допустил промах. Но слишком поздно: теперь уже ничего не поправишь, никого не вернешь.

Впрочем, как нередко случалось и прежде, боевые потери пока нельзя было считать окончательными. Пришло сообщение, что самолет Евгения Селезнева произвел посадку на базе французского авиаполка «Нормандия — Неман». На аэродроме соседней части приземлился лейтенант Носов. Капитал Сотников сел с убранными шасси в расположении своих войск. Однако два бомбардировщика потеряны безвозвратно, в том числе экипаж Кости Киселева, который тоже пытался перетянуть через линию фронта. Он вел машину на малой высоте, когда его атаковали вражеские истребители и пушечно-пулеметным огнем повредили управление. При ударе самолета о землю штурман старший лейтенант Иван Бондарев и воздушный стрелок-радист Абрамов погибли. А Киселев с переломанными ногами, в бессознательном состоянии попал в плен и прошел тяжкий путь через фашистские концлагеря. Военнопленные медики поставили летчика на ноги, и уже после войны он возвратился в полк.

Замечу кстати, что мне пришлось вводить его в строй, проверять у него технику пилотирования. И я могу твердо сказать: не часто встречаются такие талантливые летчики. Несмотря на двухлетний перерыв в летной практике и перенесенные тяжелые травмы, он пилотировал машину без малейших отклонений. К самостоятельным полетам я допустил его без «законных» провозных, сразу же после первой проверки.

Вскоре после того неудачного полета Борцова отозвали. Командиром полка назначили гвардии майора П. А. Папкова. В отлично от двух своих предшественников летать он умел и обладал боевым опытом. Однако как ведущий группы не выделялся в лучшую сторону.

До конца пребывания на должности он использовал один и тот же, причем не совсем удачный, тактический прием — увеличение скорости после сбрасывания бомб. Новый командир отличался неуравновешенностью. Он был не так строг и требователен, как придирчив, мог устроить подчиненному разнос, которого тот вовсе не заслуживал. Это отрицательно сказывалось и на его авторитете, и на настроении подчиненных, а в конечном итоге мешало боевой работе.

Приходилось только сожалеть, что далеко не все командиры, даже обладавшие хорошими данными, владели основами педагогики и психологии, умело применяли их на практике. Подчас они забывали, что отношение между начальником и подчиненными — не их личное дело, не сумма случайностей, неуправляемых обстоятельств, а один из важнейших показателей стиля работы командира, его военной культуры, личной выучки и партийных качеств.

В этом деле беспочвенны ссылки на то, что якобы «на войне люди грубеют». Такой тезис в свое оправдание выдвинули слабые руководители, любители администрирования, подменяющие деловой разговор резким окриком, унижающим человеческое достоинство. Жизнь опровергла их выдумки.