Стальная Хризантема 1. Вредители

Даже его странная причёска, с которой учителя так ничего и не смогли поделать, казалась более здоровой и естественной, чем у остриженной Соноко. Ведь

Кимитакэ продолжал размышлять, а тем временем ноги несли его к тем самым воротам.

Он миновал то самое поле боя между фабрикой и садом ― но там было настолько безлюдно и тихо, что казалось, будто город покинут. Недавней шпаны не было и следа ― очевидно, отсыпались после вечерних приключений.

А вот и особняк семьи Накамото. Ворота не заперты ― шпана, даже если и забредёт сюда, слишком хорошо знает жизнь, чтобы лезть в этот сад.

Только сейчас он заметил в саду кусты шиповника, усеянный алыми розами, настолько великолепными, словно это был рисунок из ботанического атласа. Очень красивые, но при этом совершенно неуместные в этом прекрасном японском саду.

Кимитакэ провёл пальцем по бархатному лепестку и вспомнил, что роза ― цветок чужеземный. И в эпоху Мэйдзи служила, чтобы объяснять характер европейца: красивая внешность скрывает шипы коварства. А японцу уместо любоваться цветущей сливой или сакурой. Даже портреты погибших героев в газетах обрамляют ветвями сакуры, чтобы напомнить читателю: жизнь так же мимолётна, как их цветение.

Он подошёл к дверям, позвонил. В утренней тишине звонок прозвучал почти оглушительно.

Открыл ему сам банкир ― всё в том же строгом сером костюме, но под глазами заметные тени.

― Да это же ты, Кими-кун…― произнёс он,― Заходи, я так рад тебя видеть.

― А где слуги? Где все?

― Спят. Все спят. В этот час все ещё спят, кроме стариков и шпионов.

Кимитакэ вошёл в прихожую. На первый взгляд в ней ничего не изменилось. Но уже снимая обувь, он почуял ― в доме произошло что-то важное.

Хозяин подошёл к той самой двери и отодвинул, словно приглашая незваного гостя.

― А ты ещё занимаешься этим свои юхицу?― поинтересовался он.― Мне Соноко что-то про это рассказывала. Что ты в своём возрасте уже изрядный каллиграф.

― Я хоть и каллиграф,― сказал Кимитакэ,― но юхицу ― то есть имитацией чужого почерка ― не занимаюсь. Вот мой дедушка Садотаро ― тот всю жизнь практиковал юхицу, хоть и считал его искусством низким, для женщин. Меня же интересует вэнь в чистом виде.

― Недурно, недурно. Хотя и скучно наверное ― писать всё время чужие слова…

Приёмная банкира была теснее, чем та, где он разговаривал с его дочерью. И тут царил хаос ― низкие, по европейской моде, кожаные кресла в беспорядке вокруг низкого столика, а сбоку ― наполовину сложенная ширма. На столе стояла бутылочка из белого фарфора ― очевидно, сакэ того самого сорта Дайгиндзё, про которое он только что вспоминал.

Воздух пропитан табачным дымом и повсюду ― переполненные пепельницы и почему-то чашечки с икэбаной в новомодной “лохматой” манере.

― Что случилось?― спросил Кимитакэ.

― О, ты заметил.

― Заметил, но не знаю, что именно.

― Соноко пропала.

У Кимитакэ закружилась голова ― как если бы его долго вели с завязанными глазами, а потом вдруг сорвали повязку и он обнаружил, что стоит на обрыве над немыслимой глубины пропастью.

― Её похитили?― спросил он.

― Если и похитили ― ничего не сообщали,― пробормотал банкир,― Просто не вернулась из школы. Оттуда ― ушла, а сюда ― не пришла.

Невольно вспомнились те опасные ребята, с которыми он столкнулся в прошлый раз.

― Я… слышал, что возле парка Сагояма собирается отборная шпана,― предположил Кимитакэ,― На улицах становится всё опасней.

― Она мимо парка никогда не ходила. Знала, что там опасно. Но их уже допрашивают.

― И что они рассказали?

― Пока ничего не вспомнили, но на фронт уже просятся.

Кимитакэ припомнил более серьёзных противников, которых они повстречали на чёрном рынке.

― Может быть, это сделали какие-нибудь более опытные бандиты?― предположил он.― Которым не порезвиться, а денег нужно. Так даже проще ― деньги у вас есть.

― Нет. Долго объяснять и бесполезно рассказывать ―

― А она говорила о чём-то таком? Может, записку оставила?

― Если бы что-то такое было, я бы тебе об этом сказал. А пока могу лишь признаться, что я никогда не понимал мою Соноко. Сперва она была слишком маленькой, потом вдруг выросла, но понятней не сделалось. А вы с ней ладили. Ты её, кажется, понимал. Ведь вы так молоды, молоды…

Он налил себе чашечку ароматного жёлтого сакэ. Вопросительно посмотрел на школьника.

Тот развёл руками ― как бы намекая, что он в полном распоряжении хозяина дома и как он решит, так и будет. Хозяин без единого слова налил в соседнюю и протянул. Рука у него была длинная, как стрела башенного крана.

Кимитакэ принял чашечку и с поклоном и тут же глотнул.

Фруктовости в напитке было так много, что она почти перебивала алкогольную горечь. Внутри черепа словно забегали весёлые пузырьки, а глаза захотели перебраться на лоб.

Вспоминая события последних дней и разновидности алкоголя, которые ему довелось принять из рук страдающих взрослых, Кимитакэ задумался, когда же дойдёт до других подобных напитков ― скажем, до обжигающего французского коньяка или ледяной русской водки. А потом волна одуряющего тепла смыла и эту мысль.