Стальная метель

Штурм начался в предрассветный час сразу с трёх сторон: по дамбе и с кораблей, подошедших к южному и северному портам острова. Как водится, всё пошло вопреки плану: корабли, которые должны были захватить северный порт, не смогли в него войти, потому что узкий проход оказался перегорожен затопленными торговыми кораблями, гружёными песком и камнями; войска, наступавшие по дамбе, не смогли преодолеть полуразрушенную стену, встреченные ливнем стрел; против кораблей, идущих к южному порту, вышло полтора десятка лёгких бирем, вооружённых сифонами, выбрасывающими горящую нефть. Их в конце концов потопили или сожгли, но и потери флота Александра были велики…

Однако, пока перед портом шёл бой, Александр повёл часть своих кораблей к отвесному берегу, считавшемуся неприступным из-за обилия подводных камней и постоянно дующего неблагоприятного ветра, приваливающего корабли к скалам. Стена там была невысока, и штурмовые башни как раз достигали её верха. Корабль Александра сел на камни в полосе прибоя, но царю и его воинам удалось запрыгнуть на стену и перебраться с неё на крышу городского арсенала. Следом ещё один корабль сумел выброситься на берег так же удачно, остальные корабли — из тех, что не застряли на камнях — подходили к ним и высаживали воинов на корму. Это проникновение за стену долго оставалось незамеченным защитниками, отвлечёнными боями на других участках стены. Дождавшись, когда в город переберётся триста воинов, царь повёл их в бой.

Сначала захватили южный порт и дали возможность высадиться уже отчаявшимся войскам — в том числе и мне с моими пиратами и контрабандистами. Небольшими отрядами мы рассыпались по улицам и переулкам этого красивого, но страшно тесного города с его домами-муравейниками, и ударили в тыл защитникам. Первое время было страшно тяжело, перевес противника был колоссальный. Но постепенно наша численность возрастала, а численность защитников падала. Наконец их объяла паника, и они уже не думали ни о чём другом, кроме как спастись.

Но лишь глубоким вечером бои прекратились. Мой меч иззубрился и согнулся, моя рука устала убивать. У меня погибли или были смертельно ранены больше половины воинов. Живые валились с ног и засыпали, стоило им глотнуть воды или сесть на землю. Я тоже заснул.

Когда меня разбудил посланный за мною, оказалось, что я сплю в каком-то доме на мягкой кровати. Я не помнил, как попал туда, — может быть, пришёл сам, может быть, меня отнесли на руках. С окон была сорвана ткань и выбиты ставни; дым, пахнущий гнилым тряпьём, наполнял помещение, и горящие масляные лампы казались просто шарами света. Мне велено было вести моих воинов к храму Геракла — к тому самому, который и послужил поводом к этой войне. В нём нашёл убежище Азимилк со своими жёнами и придворными.

Храм стоял в самом центре города, лицом к лицу с царским дворцом, и лишь небольшая площадь разделяла их. Вокруг храма и дворца рос сад с простыми и фруктовыми деревьями. Моих воинов поставили в оцепление со стороны дворца, и я, обходя их шеренгу, видел в саду разбитые клетки с мёртвыми львами и тиграми, бегемотами и носорогами, слонами и диковинными пятнистыми длинношеими лошадьми, которых привозят из Африки с другой стороны Великой пустыни. Множество других воинов тоже стояли в оцеплении, но я не видел среди них ни македонцев, ни греков. Возмущение грызло меня, я думал, что Александр попросту решил позволить соотечественникам отдохнуть.

Потом я понял, что ошибся.

По дороге, ведущей к храму, прогнали толпу связанных пленных — наверняка не только воинов, потому что среди них были и седые старики, многие в богатых одеждах. За ними прошли человек десять-двенадцать, укутанных в тёмные плащи с большими капюшонами. Я видел их раньше, они держались поодаль от основного лагеря и ходили только с большой охраной. Говорили, что это тёмные жрецы из какого-то финикийского города в Африке. Никто не знал, какому богу они служат.

Хотя пожары в окрестных домах уже догорали, их света хватало на то, чтобы увидеть, как жрецы и сопровождавшие их стражи привязывают пленников к деревьям. Потом стражи покинули сад и тоже влились в оцепление. Всем воинам приказано было стоять к саду спиной и ни в коем случае не оборачиваться, что бы там ни происходило.

Хотел бы и я так стоять… но следовало постоянно ходить и проверять воинов, и поэтому я волей-неволей кое-что видел. Остальные — только слышали.

Сначала донеслось пение на неизвестном языке. Я не видел, чтобы жрецы или их охрана вносили в сад музыкальные инструменты, но отчётливо слышал барабаны и некое подобие труб. Пение становилось всё громче, а барабаны били чаще. Начали раздаваться крики — сначала испуга, а потом мук. И ещё какой-то звук появился и усилился: посвист, шорох, шипение. Иногда он становился громче пения и барабанов.

Лишь один раз и лишь на миг я увидел, как между деревьями скользит исполинская змея со светящимися глазами и замирает перед привязанным человеком, и тот начинает кричать…