Стальная петля

– Л-ладно-л-ладно! – послышался из дальнего угла морга сбивчивый и дрожащий голос. Похоже, мой незримый враг засел или в трупомойке, или за стеллажами с анатомическими образцами и видел оттуда разве что мою бледную тень. – Н-не стреляйте, н-не надо! Я… н-не хотел причинять вам зла! И Кукуеву говорил, что его затея ничем хорошим н-не кончится! Давайте это самое… просто разойдемся по-мирному, без стрельбы, хорошо? Берите все, что вам нужно, и уходите! А я тут потом… разберусь!

– Договорились! – отозвался я, весьма довольный покладистостью Коркина. – Но сначала ты отдашь мне свое оружие! Все, какое у тебя есть. Швыряй его сюда! И поторопись – у тебя осталось на это всего четыре секунды!

Регистратор засуетился – как я и предполагал, он прятался в трупомойке, за пластиковыми занавесками – и, показавшись мне на глаза, перебросил через анатомические столы сначала револьвер, а затем длинный ампутационный нож, взятый, видимо, про запас из инструментов покойного Чертухова.

Держа «страйк» нацеленным на прапорщика, я покинул убежище и доковылял до револьвера, пнув попавшийся мне по дороге нож под шкаф. После чего подобрал длинноствольный «кольт-анаконда», взял его в левую руку и приказал испуганно выглядывающему из-за занавески и держащему ладони на виду Коркину:

– Выходи и ложись на пол лицом вниз! Живей!

– Мы же договорились!.. – обиженно загнусавил он. Но я его успокоил:

– Не бойся, все будет нормально! Сам посуди: на кой мне тебя на пол укладывать, если с пулей во лбу ты ляжешь на него без моей команды. Просто хочу, чтобы ты был все время на виду, пока я не переоденусь… И руки вперед вытяни! Их я тоже должен все время видеть!

Прапорщик с протяжным, мученическим стоном повиновался. Уперев ему в затылок ствол «страйка», я прошелся по карманам капитулянта и тоже выгреб из них все ценное. Плюс к этому разжился пачкой патронов «магнум 44», от которой Коркин попросту не успел избавиться за тот короткий срок, что был отпущен ему на разоружение.

– Это не оружие! – поспешил оправдаться регистратор, почувствовав, как я вынимаю у него из кармана запасные патроны. – Вы сказали только про оружие, и я вам отдал все, какое у меня было!..

– Расслабься, все в порядке, – отмахнулся я, не став придираться к несущественным мелочам. Хоть не отыщи я у прапорщика ничего, хоть обнаружь у него второй, сокрытый от меня револьвер, участь Коркина была бы одинаковой. Переложив патроны в карман пижамы, я взял «анаконду» за ствол и будто молотком огрел ею регистратора по макушке. Не изо всех сил, а так, чтобы вырубить его на некоторое время. Коркин хрюкнул от неожиданности, обмяк и, уткнувшись щекой в кафель, замер без движения, ничем не отличимый от трупа.

Два смертоубийства или три – по-моему, для меня это уже не имело принципиального значения. Но я все равно счел нужным удостовериться, что прапорщик дышит. Забавное, согласитесь, проявление гуманизма после той бойни, какую я здесь учинил. И тем не менее это несостоявшееся убийство – а Кукуев, к счастью для него, дышал – стало для моих нервов чем-то вроде успокоительного и одновременно тонизирующего лекарства. Причем довольно эффективного – по крайней мере, эффективнее тех препаратов, какими меня пичкали в госпитале.

Головокружение не исчезло окончательно, но стало вполне терпимым, отступив от той обморочной грани, на которой я балансировал после выхода из последней отключки. Руки-ноги тоже не перестали дрожать, но позволили мне переодеться в один присест, без передышек, и застегнуться на все пуговицы. Не прошло и пяти минут, как я был готов покинуть морг и отправиться на автостоянку госпиталя, к ожидающей меня трофейной «Ладе-Каприфоли».

Ретроналадонник Кукуева приказал долго жить, как и «страйк», поэтому их пришлось без сожаления оставить в морге. Подельники Аристарха, очевидно, пользовались более современными коммуникаторами – вшитыми в череп имплантами, – потому что иных мобильных устройств я больше нигде не обнаружил. Что ж, придется обойтись без средств связи. Как, очевидно, и без денег. Интуиция подсказывала мне, что все отобранные у охотников за алмазами кредитки, побывав в моих пальцах, уже не пройдут проверку.

И лишь ключи от старенькой «Лады-Каприфоли» вселяли уверенность, что этот тарантас прослужит мне хотя бы ближайшие двенадцать часов. Вся техника, сделанная в России не позже двадцатых-тридцатых годов нынешнего века, демонстрировала при контакте со мной рекордную живучесть. Также я был уверен насчет неожиданно угодившего мне в руки раритетного револьвера. Пускай он не такой мощный, точный и многозарядный, как импульсный пистолет, зато его простая и проверенная временем механика не подведет меня в самый ответственный момент, как это случилось со «страйком».