Стальное зеркало

Тут уже ничего не изменишь, никогда. Пытаться переделать Франсуа — даже не напрасная трата сил, а бессмысленная жестокость. Все, что можно сделать — позволить ему жить, как хочется, не мешать и надежно прикрывать от всех тех, кто, вопреки усилиям брата, верит, что из младшего Валуа-Ангулема все-таки выйдет неплохая марионетка. Не выйдет. Даже если я не смогу помешать — все равно не выйдет, но я пока что могу и буду. Больше ничего нельзя… и письмо опять получается привычно сухим. С собой тоже ничего не сделаешь.

«Возлюбленный брат мой, я уповаю на то, что вы благополучны и будете благополучны впредь. Вы всегда можете рассчитывать на меня. Помните, что я рад получать от вас известия…».

А то, что думают другие, они могут думать и дальше. Франсуа провалился в котел до самого дна. И восемь лет спустя вынырнул из него безобидным, бесполезным бездельником. Человеком, из принципа не способным ни на что. Но не имеющим на совести ничей беды и ничьей крови. Клод выбрал другое, но он и правда рад, что у него до сих пор есть брат.

Песок, воск, нагретая над свечой печатка. Письмо повезет не обычный курьер, а свой человек, но оно все равно будет защищено должным образом. Человек за столом вспоминает рассказ марсельского любителя шумовых эффектов о бумаге, которая рассыпается порошком на солнечном свету, а писать — и читать — нужно при свечах. Забавная идея…

Передышку следует использовать. Вложить в нее все, что есть. Нормандия меньше нуждается в присмотре, там все обустроено, нужно только восстановить, а вот Шампань… безнадежная система — формально свободные крестьяне при дворянах-землевладельцах. Как ни дели, сколько ни осваивай, особенно на этих почвах — через поколение-два парцелляция приканчивает хозяйство и начинается новый круг долги-зависимость-запустение-долги.

Франконцы-вильгельмиане пошли простым и очевидным путем. Попытались исключить из цепочки землевладельцев. Нет владельца, нет наследника — земля принадлежит общине, община выделяет ее своим членам, община и спрашивает часть произведенного на земле на поддержание слабейших, не способных прокормить себя. Идиллия продержалась меньше поколения, а когда вымерли те, кто еще помнил, что такое принадлежать другому человеку, со всеми потрохами, жизнью и смертью — прекратилась вовсе. Вывелись новые хозяйчики, главы общин и их родня, духовные наставники, заменившие власть золота властью над умами, а потом все над той же жизнью и смертью. И тогда крестьяне попытались найти защиту у короля, а тот назначил над землями новых управителей… нет, круг не замкнулся, ибо управитель не завладел землей, но опираться они стали все на тех же глав общин. В результате все с грехом пополам накормлены, равно плохо одеты и обуты, чтобы починить крышу, нужно просить лес в ближайшем городе, дороги до которого пешком — на пару недель… и по сравнению с тем, что творится через границу, на землях Аурелии, это без пяти минут Царство Божие.

И это сейчас. А у нас на севере по последней переписи живет где-то на четверть меньше людей, чем до Великого Голода. Еще поколение, и разрыв исчезнет. А голод вызвали три дождливых лета. Всего три.

Нам не подойдет франконская дорога. Она заводит в тупик. Если все пойдет как сейчас, через три поколения Франкония окончательно распрощается с добычей руды и угля, выплавкой добротного железа и его обработкой, с мыловарением и стеклодувным делом — с любым промыслом, который мешает кормиться от земли. Не останется ничего, кроме полей от горизонта до горизонта. Франконию, может быть, не съедят после этого соседи, при всей нищете у них выживает не один ребенок из семи, как у нас, а один из четырех, сказывается эта общая полусытость. Армии и ополчения они могут выставлять огромные, но вот чем это ополчение будет воевать — вилами и косами? Это сгодится для войны на земле, но более не для чего. Нас на их месте сожрут — сначала Арелат, потом Галлия и даже Толедо забудет про вековую дружбу и урвет свой кусок.

И это не просто тупик… это тупик кровавый. И Франкония, и Альба стоят на недавних костях. И там, и там костей было много, слой на слой. Внутренняя война, все против всех, до почти полного уничтожения первых двух сословий и верхушки третьего, как во Франконии — или до всеобщего перемирия, где аппетиты сторон ограничены мечом у горла и стрелой на тетиве, как в Альбе. Там выживает каждый третий ребенок, в Альбе. И они поползли на юг. Юга им хватит надолго — и земля там хороша, и очень много людей ляжет в эту землю, прежде чем там станет безопасно.