Стальной дрозд

Кроме выучки наемников и опытности их офицеров, защитников города очень беспокоило присутствие в армии Лесного Кота настоящего колдуна. Да еще «стихийника», как назвал его мэтр Абрельм. Кто знает, чего от него ждать? Возьмет да и обрушит молнии с неба. Или прожжет пламенем стену… Или нагонит на город ядовитый туман… Тут уж и не знаешь, верить старым книгам или нет, что в них правда, а что выдумка? А летописцы наравне с романистами не стеснялись, описывали чудеса, совершаемые волшебниками древней Сасандры, красочно и с размахом. Правда, все писатели были единодушны в одном – вот уже больше пяти веков чародеи не принимали участия в сражениях. Великий Круг магов Сасандры следил за ними очень строго, а поскольку в Круг входили самые сильные волшебники, ослушника размазали бы на месте. Чтобы и другим неповадно было. Вот только Круга теперь нет, колдуны предоставлены каждый сам себе, и всякий из них поступает согласно собственным понятиям о справедливости. Мэтр Абрельм, к примеру, очень помог восставшим в ночь Огня и Стали и сейчас делает все, что в его силах. Другое дело, что силенкой его Триединый обделил. Даже среди нынешних волшебников он выглядит, мягко говоря, слабаком, а уж с прежними и сравнивать стыдно. «Стихийник» едва не убил его в простом противостоянии – еще немного, и из Абрельма ушла бы жизнь до последней капли вместе с Силой.

Гуран умел видеть, слышать и делать выводы из увиденного и услышанного. Если не предпринять какой-либо отчаянный шаг, Аксамала обречена. Ее падение и гибель – лишь дело времени. Или армия кондотьера Жискардо пойдет на очередной штурм, отбить который, учитывая отличную выучку атакующих и, мягко говоря, сомнительную подготовку защитников, уже не удастся, или измученные голодом, холодом и неизвестностью горожане сами откроют ворота. Конечно, это понимали многие из «младоаксамалианцев», но выводы делали разные. Новый глава сыска – Жильон – видел спасение в установлении жесточайшего надзора за любым проявлением недовольства, показательными расправами над инакомыслящими, усилением дисциплины и сплоченности в рядах единомышленников… Пока еще единомышленников. Мэтр Дольбрайн решился на восстановление императорского правления. Ради спасения города и страны он рискнул потерять уважение у самой свободолюбивой части горожан – студентов. И потерял его в какой-то мере. Поползли разговоры, слухи… Нашелся один сумасшедший, который утверждал, что учителя подменили богатеи и притихшие до поры до времени дворянчики.

В глубине души Гуран с ним соглашался. Только бедняга и предположить не мог, что подмена произошла гораздо раньше и настоящего философа Дольбрайна никто из них на самом деле не знал.

Предсмертные слова фра Лаграма заронили вначале всего лишь слабое сомнение, но заставили вельсгундца повнимательнее приглядываться к правителю. И вскоре он начал замечать легкие нотки фальши в словах философа, попытки красивыми словами прикрыть пустое содержание фраз. Критический взгляд помог многое увидеть в ином свете. То, что раньше выглядело легкой рассеянностью гения, теперь воспринималось как недостаток образования. То, что прежде казалось желанием не принимать важное решение в одиночку, стремлением посовещаться с помощниками и учесть их мнение, нынче очень напоминало попытку уйти от ответственности, переложить груз заботы на плечи других людей. А эта идея с коронацией на императорский трон? После всех речей, посвященных восхвалению народовластия, свободы, равенства и братства? Как это прикажете понимать, кроме как попытку узурпации власти? Гуран не стал протестовать в присутствии купцов и ремесленников, но после выдержал не одну неприятную беседу, в особенности со старыми соратниками – Крюком, Абрельмом, Ченцо. Они считали его выходку глупой и детской. Это же надо! Покинуть зал заседаний! Сам Дольбрайн молчал. Не попытался выяснить отношения, объясниться. Молодого человека это тяготило. Как обидно разочаровываться в человеке, которому верил больше, чем себе! Гадостное ощущение, от которого более слабый может и в петлю голову сунуть, хотя, по учению Триединого, это великий грех.