Стальной дрозд

Улыбка бывшего капитана напомнила Гурану оскал голодного кота. В свое время сыщик попил немало крови офицеру, пытаясь убедить «младоаксамалианцев» в бесполезности и даже вредности привлечения на свою сторону осколков старого режима. Это Лаграм так выражался, будучи большим любителем цветистых фраз и громких призывов. К счастью, Гуран, лавочник Крюк, имеющий немалое влияние в городе, да и сам мэтр Дольбрайн, великан духа и гений мысли, защитили Вильяфьоре от излишнего внимания розыскников. Они считали (и совершенно справедливо, по мнению вельсгундца), что их армии просто необходимы толковые офицеры. Боевой дух боевым духом, а нужен опыт и знания.

– Скажи дворянчику. Пускай уйдет. – Слова давались Лаграму тяжело, но смотрел он уверенно и говорил с обычными для него повелительными нотками.

– Что? – Вильяфьоре деланно удивился. – Последнее желание умирающего, что ли?

– Прикажи ему. Пускай уйдет, – твердо повторил сыщик.

Гуран повернулся к офицеру. Вернее, бывшему офицеру.

– Я, конечно, могу тебе приказать, брат Вильяфьоре. Но я прошу. Оставь нас. Ненадолго.

Тот хмыкнул:

– То-то и оно, что ненадолго. – Махнул рукой. – А! Все равно ему к Триединому в гости. Не опоздает! – Развернулся и ушел.

Вельсгундец склонился над раненым.

– К Триединому… не опаздывают… – проговорил Лаграм. – К нему… все вовремя… приходят.

– Давай перевяжу.

– Некогда. Слушай внимательно. Не перебивай.

– Ну, говори. Что случилось? – Гуран никак не мог взять в толк – что же хочет ему поведать фра Лаграм. Да еще такое, чего нельзя слышать Вильяфьоре. Или вообще никому нельзя слышать.

– Помнишь. Того сыскаря. Из уголовного.

– Э-э-э… – замялся Гуран. – Которого?

И в самом деле, фра Лаграм изловил, осудил и прикончил стольких сыщиков, стражников, судей, сборщиков подати, что всех и не упомнишь.

– Форгейльм. По кличке Смурый.

– А! Припоминаю. Говорят, был лучшим сыщиком по уголовщине.

– Возможно. Мне все равно.

– Я еще хотел предложить ему служить новой власти. Зря ты тогда…

– Не зря! – сказал, как отрезал, раненый.

– Ну… – не стал спорить молодой человек. – Как знаешь…

– Ты думаешь… я зверь… какой-то. Да?

– Нет. Почему же…

– Против Форгейльма… у меня… зла… не было.

– Да?

– Просто он… такое мне… сказал.

– Что? – насторожился Гуран. Неужели и правда какой-то секрет?

– Ты знаешь… кто такой… мэтр Дольбрайн.

– Как это кто? Он учитель. Мой прежде всего. А также всех свободомыслящих аксамалианцев. Гений духа, величайший ум, который рождала наша эпоха…

– Погоди… Стой… Затараторил…

– Я тебя не понимаю, фра Лаграм.

– Форгейльм узнал… мэтра Дольбрайна.

– И что с того?

– Не перебивай. Боюсь, не успею.

– Ну, говори. – Вельсгундец пожал плечами. Что-то не то творится с фра Лаграмом. С братом Лаграмом, грозой приспешников старой Сасандры.

– Дольбрайн на самом… деле… Берельм… по кличке… Ловкач…

– Что? Не понял я тебя…

– Берельм Ловкач, – упрямо повторил Лаграм. – Мошенник… Подлоги. Подделка векселей… Махинации с банками…

– Ты в своем уме?! Как такое может быть?

– Он клялся… могилой отца. Я подумал… вдруг это правда? Ее не должен… знать никто.

Он замолчал, закрыл глаза и, как показалось, даже дышать перестал.

– Э, погоди, фра Лаграм! – едва не взмолился Гуран. – Не умирай, погоди. Скажи…

– Я носил… это в себе, – не поднимая век, сказал раненый. – Теперь твой… черед…

– Фра Лаграм! Фра Лаграм? Эх, фра Лаграм…

Разрубленная грудь больше не поднималась от дыхания. Между приоткрывшимися губами выглянул язык.

Вельсгундец вздохнул. Прошептал:

– Да примет Триединый душу раба своего.

Потом медленно выпрямился. Новое знание давило на плечи, гнуло к земле. Правду сказал со слов Форгейльма фра Лаграм? И ведь не подойдешь к учителю, не спросишь напрямую: ты мошенник Берельм Ловкач или гигант духа, величайший философ?

Теперь молодому человеку предстояло жить с этой загадкой, будь она проклята вместе с хитрым и желчным стариком, так некстати поделившимся сомнениями. Гуран вытер клинок об одежду окраинца, сунул меч в ножны.

«Кто же ты на самом деле, мэтр Дольбрайн?»

Глава 5

Спешившись, фра Розарио угодил прямиком в неглубокую лужу. Тотчас противным холодом обняло пальцы левой ноги. Должно быть, прохудилась подметка. Вот незадача! Где в лесу найдешь сапожника? Можно, конечно, попытаться прошить лопнувшую кожу самому, латку наложить, но загорелый, вислоусый аксамалианец не чувствовал в себе достаточно умения. Еще, не приведи Триединый, хуже будет… Он не умел и не любил (которое из этих двух чувств являлось причиной, а которое следствием, неизвестно) сапожничать, шорничать, чинить одежду, готовить еду, предпочитая путешествовать со всеми удобствами, то есть в карруке либо на корабле, а не трястись в седле, пробираясь сквозь дикие земли.