Стальной подснежник

В деревне Хассен нашел себе молодую вдову с парой ребятишек, для которой новый муж стал подарком богов. Так и жил, деля время между новой семьей и разбоями. Женщина ничего плохого в промысле богоданного мужа не видела, ведь к ее детям и к ней самой он был ласков и щедр, а что грабил и убивал чужаков — так на то они и чужие, законная добыча, почти дичь. В деревне Хассен и ночевал в тот день, когда погибла банда. Местные его не выдали — для них выбор между «своим» разбойником и «чужим» капитаном был прост и понятен: если Хассена повесят, кто будет кормить его семью?

Как рассказала Лестеру рыдающая дважды вдова, к Вальдонии Хассен заглядывал часто: помогал ей по хозяйству, а она варила ему дурманную травяную жвачку. Но вчера вернулся сам не свой. Швырял вещи, разогнал кинувшихся к нему детей. А жене велел собирать самое необходимое и уходить, да не в ближний городок, а подальше, в сторону Дайхольма. Женщина, прожившая в Гарвии всю жизнь, перепугалась, но спорить с мужем не стала. Может, он жвачки своей перебрал, так проспится и отойдет. Но Хассен впервые не лег с ней и вообще пальцем больше не коснулся, а утром…

Что было утром — Эйнар и сам знал. И теперь понимал, с чего мерзавец так осмелел: терять ему было нечего, а тут такой случай и отомстить, и погулять напоследок. Что ж, этот счет закрыт, и благодарение богам, что зараза не успела перейти ни на кого в деревне.

Леди допила журавлинку и снова откинулась на стену, не жалея нарядной накидки. Йотуны с ней, с накидкой, но спину не застудила бы.

— Знаете, — сказала она, держа опустевшую кружку, словно грея об нее пальцы, — у меня ничего не вышло. Я пыталась, честное слово, но… Волчица не слышит меня.

Она вздохнула и прикрыла глаза, а Эйнару в сердце будто вошел терновый шип — показалось, что и без того всегда бледная кожа магички по-особенному светла — мертвенной призрачной белизной. Глупости, конечно, просто свет так упал, но… Он с беспомощной злостью снова подумал о богах, которым дела нету до человеческих бед.

— Расскажите что-нибудь, капитан, — попросила вдруг леди. — Что-нибудь хорошее. Ведь случалось у вас в жизни что-то забавное?

Забавное? Почти все смешное и хорошее в жизни Эйнара было связано с Мари, но даже у него хватило ума сообразить, что не дело сейчас рассказывать измученной женщине про другую, пусть и не соперницу. Да и про Волчью Сотню особо язык не распустишь — это не для женских ушей. Однако отказать в просьбе нельзя. Эйнар сейчас руку бы дал себе сломать, лишь бы хоть как-то отвлечь жену и дотянуть до полуночи.

— Я не слишком хороший рассказчик, — предупредил он, вспомнив, наконец, подходящую историю.

Леди решительно кивнула, открыв глаза, и Эйнар обреченно вздохнул, привалившись к дверному косяку плечом.

… Рота, в которую он завербовался, едва попав в Дорвенант, стояла в деревне вроде Гарвии, но на равнине. Мари с маленькой Тильдой осталась в ближайшем городе, а Эйнар тогда ничего не понимал в дорвенантской армии, иначе выбрал бы другое место службы. Нет, рота была неплоха, но полк собирались расформировать… В общем, и солдаты, и офицеры пребывали в унынии и безделье.

Эйнара, несмотря на возраст принятого сержантом, определили на постой к тихой одинокой старушке. Бездетная вдова держала коз, вязала пуховые шали и немного приторговывала травками…

— Что-то мне это напоминает, — пробормотала леди, кинув взгляд внутрь хижины.

— Она была очень порядочная женщина, — возразил Эйнар.

… Козьим молоком и сыром господина сержанта она угощала от души, и Эйнар, соскучившийся по домашней еде, блаженствовал. Его не смущало даже, что соседи на старушку косились с откровенной неприязнью, частенько поминая ей вслед Барготово семя. Старушка только улыбалась виновато и трепала по холке вечно бегающую за ней пеструю рогатую козу.

Так прошла пара недель, Эйнар на мече поклялся бы, что его хозяйка — смирнейшая и богобоязненная женщина. И, когда однажды в деревянные ставни чистого ухоженного домика полетели камни, выскочил на крыльцо в одном исподнем, собравшись поймать сорванцов и надрать уши.

Выскочил — и опешил.

— Барготово отродье! — орала крепкая тетка, предводительствующая толпой человек в двадцать. — Нечисть проклятая! А ну иди сюда, дрянь такая, я тебе ноги повыдергиваю и шею узлом сверну.

На Эйнара тетка поглядывала мрачно, но без испуга, видно, считая себя в своем праве.

— Да что ж такое, житья нет никому! — визгливо поддержали ее из толпы. — Опять из-за этой погани у моей Милавы молоко пропало! Все вымя в синяках!

— А белье! Кто белье прямо с веревки ворует, а? У-у-у-у, паскуда мерзкая!

— Ведьма, как есть ведьма! По крышам ночами скачет — они аж трещат! Как-то выглянула: луна полная — и эта гадина прямо по коньку бежит!

Старушка, отважно вышедшая вслед за Эйнаром на крыльцо, пыталась что-то пролепетать, но ей и слова не давали сказать.

— А у моей невестки ребенок рябой родился! Это она сглазила, тварь! Встретила на дороге за три дня до родов и ка-а-а-к зыркнет! А глаз дурной, желтый да косит! У ребенка пятно на темечке и глаза косые! От нее все, проклятой, от нее, мерзавки!