Стальной подснежник

— Собаку цепную извела, пес из будки выйти боится!

— Родник копытами истыкала да испоганила, вода дерьмом воняет!

— А ночами-то! А ночами! Вы посмотрите в ее глаза бесстыжие! Она ж ночами мужиков на улице ловит да непотребное творит! Ка-а-ак догонит! Ка-а-а-к даст! Мой-то из трактира замучился уж огородами ходить! Как с ней встретится, так бежать, а она следом, дрянь такая!

На последнем обвинении Эйнар не выдержал. Представить старушку, ловящей по ночам мужиков, у него не получалось, будь она хоть сто раз ведьмой. Впрочем, как и скачущей по крышам.

— Да что вы говорите, люди! — попытался он образумить толпу. — Ну какая она вам ведьма? Тихая, смирная…

— Тихая? Смирная? Молчи уж, солдат! Ума у тебя нет, что говоришь такое!

— Прибить заразу! Зарезать и шкуру снять! Отдавай ее нам, житья нету ни взрослым, ни детям, слышишь?

— Белье мое, белье! Две простыни, что свекровь на свадьбу подарила!

— Колодец испоганила!

— Крыши потоптала!

— Простыни! И одеяло шерстяное, новое!

— Муж мой! Муж с синяками ходит! Прям на этом самом месте, что не сесть!

— И вымя у Милавы попортила! А огород потравила? Ни былинки ведь не осталось! Капуста моя…

— Молчать! — заорал Эйнар, чувствуя, что еще вот-вот — толпа качнется, а он даже без оружия — и случится страшное. — Молчать, говорю, сто йотунов вам навстречу и мать их следом!

Он обернулся на старуху. Сердце сжалось от жалости — по ее морщинистым щекам текли слезы. Нет, что-то здесь было не так! За все время Эйнар от нее слова худого ни о ком не слышал. Да и ночью она никуда не шастала — он бы заметил. Бред какой-то!

— Простите, люди! — взмолилась старуха, кланяясь в пояс. — Не со зла ведь! Молоденькая она, резвая! А простыни я верну. И вымя Милаве полечу. Запирать ночами буду накрепко, не выйдет больше. Старая я, куда мне углядеть…

Молоденькая? Резвая? Так речь не о старухе, не с нее собирались содрать шкуру? Испоганенный колодец, украденные простыни, вымя, огороды и испорченный цепной пес… Эйнар ничего не понимал!

— Вот она, тварь! — истошно заорала тетка, вытянув руку куда-то к сараю, из которого утром пастушок, как обычно, забрал коз на выпас. — Вот! Вернулась потихоньку — и опять!

— Полотенце! — взвыла молодая деваха. — Мое полотенце! Только сушить повесила!

На крыше козлятника, добротной, в полтора человеческих роста от земли, гордо стояла пестрая бабкина коза, дожевывая белое вышитое полотенце. Местная ведьма и, несомненно, то еще Барготово семя…

Леди смеялась взахлеб. Негромко, искренне, аж всхлипывая, и Эйнар от всей души пожалел, что не умеет балагурить, как Тибо, плести словесные кружева, спутывая ими страх и отчаянье, словно сетью. Вот сейчас бы пригодилось…

— Ох, благодарю, — сказала она, наконец, просмеявшись. — Прелесть какая! И что же, пестрой ведьме так все и сошло?

— Не знаю, — пожал плечами Эйнар. — В тот раз — да, а через три дня нас сняли с постоя и отправили в Дайхольм. Там я и завербовался в гарнизон. Тибальд подсказал, мы с ним как раз познакомились.

— Хотела бы я встречаться только с такими ведьмами, — вздохнула леди, поднимаясь. — Еще раз благодарю, капитан. Надеюсь, вы мне потом расскажете еще что-нибудь?

Эйнар молча кивнул, проглотив обещание. Пусть только вернется в крепость — он непременно расскажет, даже если придется просить истории у Тибо. У нее красивый смех, оказывается. Чистый и звонкий. А еще, смеясь, она словно светится изнутри. Не надменная Снежная Дева, даже не высокомерная леди-магичка, а просто юная женщина. Боги, ей же в самом деле на десять лет меньше, чем Эйнару! Двадцать шесть, из которых три с лишним года украла война.

Синяя накидка в свете очага казалась почти черной, но Эйнар помнил, что леди к лицу этот цвет под дневным солнцем. И на лошади она сидит как влитая, глянуть приятно. Даже не просто приятно, йотуны бы побрали два года воздержания… Но разве об этом сейчас следует думать? Слишком дорого им может обойтись этот миг неожиданной близости, слишком страшные тени стоят за спиной в темноте.

* * *

Чего-чего, а такого Ло не ожидала. У капитана, оказывается, есть чувство смешного! Он, правда, рассказывал серьезно, но ирония все равно сквозила в каждом слове, будто нынешний Эйнар слегка и беззлобно подтрунивал над тем, молодым. Умение посмеяться над собой — редчайшее качество и оттого особенно драгоценное! Оно безумно нравилось ей в Маркусе и Гилберте, но Рольфсон… Вот почему он раньше не был с ней таким? Заботливым, спокойным, слегка насмешливым… Почему нужно было оказаться на краю смерти, чтобы из оболочки Кирпича проглянул интересный мужчина? Обидно как…

С другой стороны, а много ли можно насчитать дней, когда они с мужем не цапались, будто кошка с собакой? Если бы капитан попытался тогда проявить заботу, можно не сомневаться, Ло первая бы ощетинилась иголками.