Стальной призрак

Алексей каждый день приходил в штаб дивизии. Он ждал приказа, но от лейтенанта почти всегда отмахивались. Восстанавливать танки нет ни сил, ни средств. Вытащили обе подбитые машины с окраины – и на том спасибо. Все силы шли на удержание и расширение Чижовского плацдарма.

Алексей выпросил разрешение снять кое-что из деталей с четырех подбитых танков, стоящих в двухстах метрах от реки. Когда командование решило, что это опасно, потому что берег простреливался, лейтенант рассказал об идее замаскировать танки так, что можно будет разбирать их без всякой опаски даже днем.

«Семерку» восстановить было невозможно. В этом Алексей давал себе отчет, а вот починить «восьмерку» Началова можно было вполне. Делать это лейтенант решил не потому, что без подбитой «тридцатьчетверки» войны не выиграть, он просто хотел занять экипажи. Вынужденное безделье, когда все вокруг воевали на пределе человеческих возможностей, могло свести с ума. Отправить танкистов на другой участок фронта, где были танковые части, тоже никто не мог – не до этого. Приказ «ждать», и все тут!

Ночи были уже по-сентябрьски стылыми, росистыми. Не включая фар на оставшейся в его распоряжении полуторке, Соколов возил к подбитым «тридцатьчетверкам» бревна, шесты и доски с разбитых крыш. Весь день два экипажа сшивали проволокой рваные маскировочные сети, а ночью началась реализация задумки Бабенко – вкопать бревна, устроить в нижней части полутораметровую стену из бревен, укрепить шесты и на эти каркасы накинуть маскировочные сети. Надо было сделать так, чтобы немецкий наблюдатель с противоположного берега не заметил изменений в ландшафте. Раз видны башни четырех подбитых советских танков, значит, ничего не изменилось. Только с того берега не будет видно, что у танков разбирается ходовая часть, трансмиссия, снимаются катки. Все это можно было спокойно делать даже в дневное время.

Место оказалось страшным. От заливных лугов правобережья до крутых береговых холмов южной части города все простреливалось днем и ночью. Немцы не жалели ни патронов, ни снарядов, ни мин. Стреляли по всему, что шевелилось, двигалось, плыло.

А для удержания Чижовского плацдарма необходимо было постоянное пополнение живой силой, боеприпасами и оружием. Плацдарм нужно было расширять, потому что сейчас он простреливался насквозь даже пулеметным огнем. Нужно было вывозить раненых. Это понимали и немцы, всеми силами старавшиеся лишить советские части на правом берегу помощи и поддержки. Саперы несколько раз пытались навести мосты, в том числе и понтонные, но немцы каждый раз уничтожали переправу.

Судя по всему, подбитые танки на левом берегу немцев не волновали. Или под руководством Бабенко танкисты так хорошо замаскировали нижнюю часть машин, что визуально ничего не изменилось, если смотреть на пейзаж из-за водохранилища, пусть даже и в бинокль.

Вторые сутки два экипажа работали возле искалеченных «тридцатьчетверок» на берегу. Два танка сгорели, ценными в них оставались только кое-какие детали подвески. У двух других танков были повреждены двигатели и башни. Можно было попытаться добраться до трансмиссии и снять что-то с двигателей. Этим и занимались танкисты Соколова, скрашивая монотонный тяжелый труд разговорами о наболевшем.

– Столько парень прошел, а тут вон как вышло, – говорил Логунов о сержанте Блохине. – Ведь сколько всего разного было, а тут не повезло. Осколок в спину, и все. А мог бы и мимо пролететь. Вон, командир наш без единой царапины, только контузило его. А Блохина насмерть. Геройский был парень. Один ведь из взвода тогда выжил.

– Знаешь, Василий. – Бабенко отложил в сторону монтировку и уселся на камень, задумчиво потирая руки. – Я вот вспоминаю, и теперь мне кажется, что Блохин с мальцами прощался. Он ведь как со своими с ними нянчился. С самого первого дня, как мы их нашли в этом коровнике. Я уж грешным делом подумывать стал, не усыновить ли он их хочет. А оно вон как вышло. Прощался он с ними. В последний свой бой идти собирался.

– Вас послушать, так аж мороз по коже, – проворчал Бочкин. – Предсказатели! Видение, что ли, вам было? Последний бой, предчувствие, прощался. Ты же вроде партийный, а, Семен Михайлович?

– Одно другому не мешает, – тихо проворчал Бабенко и снова полез откручивать мешавший каток.

– А я в пехоту подамся, – вдруг заявил Омаев, с ожесточением отбивая молотком прикипевшую гайку. – Пойду в штаб и напишу рапорт. Люди там дерутся, а мы отсиживаемся.

– А потом после твоего рапорта вызовут в штаб твоего командира и влепят ему по первое число за тебя, – подсказал Логунов. – В результате ты – герой, а все остальные в дерьме. Молодец!

– А пошли все вместе! – Омаев пропустил издевку мимо ушей. – Прямо обоими экипажами. Свое отделение создадим, придадут нас какому-нибудь взводу как пополнение и – вперед!

– Угу, – снова вздохнул Логунов. – И твоего ротного назначат командиром отделения в пехоте.

– Почему? – Омаев уставился на старшину, не понимая и как будто видя его в первый раз, настолько горькие мысли заполнили мысли молодого танкиста.