Стальные небеса

Симонова колебалась, Димка был очарователен – это он умел – и без навязчивости настойчив, хотя как-то сам признавался Матвею, что понятия не имеет, как вести себя с детьми. И в момент, когда Ситникову показалось, что вот-вот – и герцогиня согласится, появилась Дорофея Ивановна.

– Я сама погуляю с детьми, – сказала она не терпящим возражений тоном и, сощурившись, неодобрительно взглянула на Димку. Голос ее был скрипучим, едким. – Не видела, чтобы вы тренировали боевые заклинания, молодой человек. Крайне рекомендую вам любую свободную минуту посвящать именно этому. Не заставляйте меня думать, что вам больше пошло бы вскапывание огорода.

У Поляны покраснели уши.

– Дмитро предложил помощь, которая была очень кстати, – примирительно проговорила Симонова.

– Знаю я, что ему было бы кстати, – отрезала хозяйка и тут же заговорила ласково, тепло. – Вы отдохните, милая, а я погуляю с детками, до пастбища сходим, да, девочки?

– Да, да, – запрыгали наследницы крупнейшего герцогства Рудлога.

– Вот и хорошо, – умильно сказала Дорофея Ивановна и, взяв их за руки, скользнула по Дмитро нехорошим взглядом. Тот хмыкнул и вытянулся по стойке «смирно» – и хозяйка, сощурившись еще больше, увела детей.

Ушел и Матвей – иначе точно остался бы без завтрака. По пути он прихватил лист бумаги и ручку и, поспешно закидывая в рот огромный кусок омлета, записывал то, что помнил.

«Лорд Макс, лорд Макс, проснитесь…»

Восемнадцатое апреля по времени Туры, Нижний мир, Макс Тротт.

– Лорд Макс.

Сначала вернулся слух, и голос Богуславской резанул по ушам как звук электропилы.

Затем – ощущения.

Сердце казалось ледяной дырой. Жутко ныла челюсть. Мышцы тела еще подергивались и болели так, как не бывало после самой жесткой тренировки с Четери.

– Ну откройте же глаза. Я вижу… надеюсь, что вам лучше…

Это уже шепотом и очень близко. Ее горячая ладонь гладила его по груди над сердцем, по плечам, по щеке – Макс лежал головой набок, и эти движения стирали боль, согревали.

– Постарайтесь открыть… только осторожно. Я сейчас накину вам на глаза что-нибудь… сейчас.

На лицо легла ткань.

– Я читала, что после приступа эпилепсии нужно приглушить свет, – говорила она тихо, – и избегать резких звуков и запахов. Простите, я не должна была кричать, но я так испугалась.

Теперь она гладила его по волосам – осторожно, боязливо, очень нежно. Тротт пошевелился, открыл глаза – и тут же зажмурился. Даже из-под ткани свет ударил по мозгу так, будто в лицо направили прожектор – хотя они ночевали в стволе огромного папоротника, рассеченного молнией, и даже утром тут должен был царить полумрак.

Когда наконец свет перестал доставлять страдание, Макс слабыми пальцами сдернул ткань с лица. Алина сидела рядом с ним на коленях и жалко улыбалась, кусая губы. Он поднял руку, погладил ее по щеке. Глаза ее были сухими.

– Вы не плачете, – прокаркал он. Горло было сведенным, как при долгом крике на морозе.

– Как видите, – принцесса устало потерла свободной рукой глаза, и на лице ее осталась кровь.

– Откуда? – сипло спросил Тротт. Пошевелился.

Она с неловкостью показала ладонь. Глубокий порез до середины.

– Не успела еще залечить. Разжимала ножом вам зубы. Я читала, что нужно это сделать. Но на практике оказалось очень трудно. Это, – голос ее дрогнул, – это ведь эпилепсия, да?

Макс не ответил, повернулся на спину, глядя в небо – туда, где папоротник расходился двумя расщепленными половинками.

– Возможно, – сказал он наконец. – Как это выглядело?

– Я проснулась оттого, что вас начало трясти. – Принцесса приложила ладонь к рассеченной ладони, сосредоточилась. Тротт искоса наблюдал за ней: тело его постепенно отходило от боли, ледяная яма на месте сердца уже не беспокоила. – Мелкие подергивания, выгибание дугой, глаза открыты, но радужек не видно, проступившая сетка вен. Очень страшно было. – Она отняла ладонь, посмотрела на уже целую кожу и вдруг судорожно вздохнула. – Очень страшно, – повторила она, обхватив себя руками за плечи. Рвано вздохнула. – Это из-за Жреца?

От Алины, все усиливаясь, пошел знакомый жар, и Тротт вытянулся, сжимая кулаки, закрывая глаза.

Тьма внутри откликалась ее пламени, усиливалась, наполняя Макса силой. Тело оживало, боль и слабость уходили, утекали; наливались мощью крылья, и полыхающий огонь рядом вызывал такое желание схватить, вжаться, взять больше – все, что может дать, – что Макс застонал, поворачиваясь на живот и вжимаясь щекой в прохладное сочленение ствола.

Плеча его снова коснулась обжигающая ладонь, и он дернулся. А в следующий момент принцесса легла сверху, обхватила его руками, крыльями – как могла, неловко, застенчиво, – и по телу его словно прошла горячая волна. Он мгновенно заледенел от взметнувшейся своей стихии, а затем – согрелся, и голова очистилась, стала ясной, и мышцы перестали болеть.

Можно было вставать, но Макс остался лежать, глядя в древесный рисунок изнанки ствола и чувствуя жаркое девичье тело сверху. Еще немного. Еще немного позволить себе близости.

– Это все из-за меня, – прошептала она горько ему в шею. Трот вздохнул пересохшими губами.