Стальные посевы. Потерянный двор

– Ну, это уже никуда не годится! – ласково, но журя ее, сказал Оркелуз, а потом закашлялся. – Представь, как ты расстроишь Илию своими рыданиями.

– Я больше не буду.

– Договорились.

Она стихла, лежа щекой у него на погоне. Уверившись, что его Ренара высказала все, что собиралась, Оркелуз попросил:

– Ты не оставишь меня ненадолго?

Она кивнула, будто они условились об этом заранее, и отошла дальше в холмы – туда, где цвел куст ежевики. Оркелуз шагнул ближе.

– Не знаю, слышит ли меня Тристан, но это вообще для него слова, – тихо начал он. – Выбор у меня небогатый, так что передайте сэру Труверу, если что. – Он взглянул вслед Ренаре и потом вернулся к тому, к кому обращался. – Я тут принес кое-чего…

Он достал из ножен меч, и Тристан с первого взгляда узнал его – свое наследство, меч Ламеля!

– Смогли уболтать Радожны. Они в каком‑то смысле ощутили вину, после некоторых событий. Кхм, ладно. В общем, отдали только этот. Лоридаль остался в Хоромах. Рогнева была на последнем издыхании, вот и раздала долги. Но посчитала, что так у радожцев останется залог… Что‑то там решать. – Оркелуз пожал плечами. – Мол, если понадобится будить Илию, то за мечом к ним придут.

Оркелуз с размаху вонзил клинок острием в холм.

– Это Тристана.

Оба рыцаря стояли совсем близко, разделенные мечом и магией фей. Оркелуз выдохнул и решил выговориться – отдать все, что пронес через годы после войны.

– Так странно: ощущать себя последним рыцарем. Тристан был первым рыцарем. А я так ему завидовал в детстве! Так хотел быть первым!.. – Он выдохнул еще раз, и с дыханием вырвался клекот – признак хронического заболевания. – Нас приговорили к двадцати пяти годам лагерей. Сначала шахты, потом торфяники, последние пять лет полегче – швейное производство. – Он усмехнулся уголком губ. – Но кто бы мог подумать, последние десять лет я неплохо себя вел. В итоге меня отпустили спустя двадцать один год всего, – бравадно сообщил Оркелуз, насмехаясь над своей потрепанной судьбою. – А в первое время, конечно, как всегда. Даже вовремя заткнуться не мог. С Гаро было проще, что ли. На восьмом году заключения он заболел туберкулезом. На девятом – умер. И двенадцать лет такие… – Он обессиленно махнул в сторону гор. – Как в тумане. Прям как здесь, – заметил он дымку вокруг. – Не знаю, когда уж за вами явятся и будешь ли ты звать себя пальером, но знать, что я последний из рыцарей, – не так уж плохо. Да, это не так уж плохо, – повторил он. – Я завидовал Тристану и думал, что все дело в магии – что чудеса возносят его. Но теперь понял, что нет. Дело было в самых обычных вещах, на которые имел право каждый пальер. Неважно, что там и как… – В пылу признания мысли Оркелуза совсем путались. – Я был героем, я служил королю, я не снял форму. Моя дама – эскалотская королева, и я вернулся к ней! – Оркелуз ткнул себя собранными пальцами в солнечное сплетение. – И я ни о чем не жалею. Если бы мне предложили прожить жизнь иначе, отказался бы. Если бы предложили поменяться судьбами с Тристаном, отказался бы. – Он широко распахнул руки и глаза. – Скажи я себе, шестнадцатилетнему сопляку, что станется, не поверил бы, что удостоился такой жизни. – И весь его облик выражал счастье и гордость за то, к чему он пришел, к кому он пришел. – Я ни о чем не жалею, Тристан. Спасибо тебе за дружбу.