Стамбул Стамбул

Демиртай ушел, оставив меня одного на балконе, и я погрузился в созерцание Стамбула – города, который каждый день порождает новую боль и печаль, новую мечту и надежду. Вот дворец Долмабахче – последнее, что видят самоубийцы, решившиеся прыгнуть с моста через Босфор, и чем восхищаются, словно видят впервые, держащиеся за руки юные влюбленные. Вот готовые укрыться белым туманом кварталы геджеконду на холмах по ту сторону Босфора. Стамбул – город, состоящий из миллиона камер, и каждая камера – маленький Стамбул. Частица в целом, целое в частице. Близкое – далеко, далекое – близко. Все одновременно бесплодно и плодородно.

Всякую физическую боль в этом городе сопровождает боль душевная. Многолюдье и одиночество гнетут в равной мере. Любовные муки соперничают с тяготами бедности. Поиск средств к существованию становится все тяжелее с приближением старости. Заразные болезни и заразные страхи идут рука об руку. Подрастают дети, уверенные, что под кожей у них не кровеносные сосуды, а провода; все больше становится стариков, у которых в кармане лежит не зеркальце, а калькулятор. Место букв занимают цифры. Люди говорят, что любовь превращается в деньги, но никакой калькулятор не поможет им понять, почему деньги не превращаются в любовь. Цифр для этого недостаточно.

С кухни донесся голос Доктора:

– Дядя Кюхейлан, мы скоро придем и избавим тебя от одиночества. Потерпи немного!

– Поторопитесь, а то все выпью, – откликнулся я, наполняя свой опустевший стакан. Разбавил ракы водой, положил несколько кубиков льда и сделал глоток. Как хорошо пить ракы в городе своей мечты, рядом с дорогими тебе людьми, глядя с высоты на Босфор!

Мой отец говорил, что Стамбул становится иным с каждой сменой времени года, что порождает новые города в темноте, в тумане и под снегом. Однажды жарким летним днем он увидел на берегу в Топхане студентов художественного училища, которые, выстроившись в ряд, писали на холстах один и тот же вид: Девичью башню, море и чаек, но среди этюдов не сыскалось бы и двух похожих. На этом море было синим, на том – желтым. Тут Девичья башня выглядела юной, а там – дряхлой. Где-то чайки летели, расправив крылья, а где-то – гибли. Холсты изображали не один и тот же город, а совершенно разные города, разделенные целыми эпохами и огромными расстояниями. Светлые и мрачные, полные радости и печальные. А тот, который видел мой отец, не походил ни на один из них. «Тогда, – сказал отец, – я понял, что город становится городом под взглядом созерцающих его людей. Если человек дурной, город портится, если хороший – хорошеет. Город меняется вместе с человеком».

Я смотрел на Стамбул, который мой отец покинул много лет назад. Саладжак скрылся из виду. Силуэт Девичьей башни растворился в тумане. Море побелело, как ракы в моем стакане. Пароходы и рыбацкие катера отдыхали у берега. Хорошо было видно сквозь пелену лишь чайку, что парила в пустоте, раскинув красные крылья. Все небо принадлежало ей, но она спускалась вниз, от моря скользила к берегу, к черепичным крышам. Когда она подлетела поближе, я понял, что это не чайка, а красный платок. Вот и его уже почти не различить в тумане. Ракы я, что ли, слишком много выпил? Который это уже стакан? Я сам себе усмехнулся.

– Доктор, доктор! – послышался снизу знакомый голос.

Я выглянул за балконную решетку. У подъезда стоял парикмахер.

– Камо!

– Дядя Кюхейлан! Рад тебя видеть!

Я помахал ему рукой:

– Поднимайся сюда!

– Потом, сейчас не могу.

– Почему?

– Мне надо встретиться в Бейоглу с моей Махизер.

– Ее тоже с собой приводи.

– Да, мы вместе придем. Она хочет с вами познакомиться.

– Поторопитесь, ужин почти готов.

– А студент пришел?

– Пришел.

– А Зине Севда?

– Она тоже скоро будет здесь.

– Ну, я пошел. Жена ждет.

– Давай иди. И возвращайся поскорее!

Камо сунул руки в карманы теплого пальто и быстрыми шагами направился прочь.

Он уже почти достиг перекрестка, когда я окликнул его:

– Камо!

Остановившись, он оглянулся. Стоял, похожий в тумане на тень, в начале пути, соединяющего бытие и небытие, на грани между медлительностью сердца и быстротечностью времени.

– Я по тебе скучал, – сказал я.

Камо улыбнулся, раскинул руки в стороны, обнимая пустоту и – издалека – меня. Потом развернулся и, широко шагая, скрылся в тумане.

Я поднял стакан:

– За тебя, Стамбул! За тебя.