Стамбульский оракул

Бей придержал большую красную дверь, пропуская Элеонору в кафе. Они прошли через сизый от табачного дыма шумный зал, вышли через заднюю дверь, спустились по крутой деревянной лесенке и попали в заросший кустарником мощеный дворик, который бей назвал задним садом. Когда они спускались, Элеонора заметила клочки зеленой с белым ткани, которая свисала с перил, — остатки вчерашнего праздника. Под кустом миндаля несколько стариков в фесках курили наргиле, а прямо под лестницей молодой европеец в очках читал газету, его спутник делал пометки в маленькой записной книжке. Бей присел за столик рядом с пустой поилкой для птиц и велел подать два чая и круассан. Когда официант ушел, один из молодых людей, тот, что делал записи, подошел к их столику. В руках у него была доска для игры в нарды. Юноша был щуплый и нервный. Одет он был в короткий синий сюртук, легкие серые брюки и бархатную ермолку, расшитую крошечными цветами. Он говорил с акцентом, но Элеонора не могла определить, откуда он, — ей показалось, что с Кавказа. Они обменялись взаимными приветствиями, потом он подвинул стул и начал расставлять фигурки на доске. Тут у стола появился белый, без единого темного пятнышка, кот и вскочил к нему на колени. Глаза у кота были разные: один голубой, а другой желтый. Молодой человек рассеянно поглаживал кота, не прекращая своего занятия.

Разноцветные кошачьи глаза заворожили Элеонору, она подложила руки под себя и уселась на них так, что металл сиденья оставил глубокие следы на ладонях. Кафе «Европа» — вся эта унылая мебель и плющ — выглядело совсем не так, как она предполагала. Правда, что именно было не так, она не знала сама. Все равно она была рада тому, что вышла из дому. Она и забыла, что за стенами ее комнаты так много всего: солнечные лучи, которые греют шею, запах винограда… Пока она вбирала в себя новые впечатления, над городом пронесся призыв к молитве и один из ее удодов сел на край стола. Он застыл, дернулся при виде кота и улетел, но никто, кроме Элеоноры, этого не заметил.

— Три — четыре, — сказал молодой человек, сбрасывая одну из шашек бея с доски.

Бей подхватил кости, подул в сложенные ладони и потряс. Ему нужна была пятерка или единица, чтобы вернуть фигуру в игру.

— У вице-короля, — сказал его противник, возвращаясь, по всей видимости, к прерванному разговору, — есть выбор.

— Безусловно, — ответил бей. Он выбросил три — пять, и съеденная шашка вновь очутилась на доске. — Но кто знает, возможно, в данном случае лучший выбор — подождать.

— Слишком долго ждать нельзя.

Некоторое время они играли в молчании. Бей выигрывал. Его шашки упорно продвигались к победе. Элеонора наклонилась к столу: ритм игры, мерный стук шашек и щелканье костей захватили ее, как философский трактат. Она мысленно перенеслась на доску. Ветер шуршал листьями плюща, тепло металлического стула приятно грело спину.

— Я вижу, вы не соблюдаете пост, — заметил молодой человек, указывая на чай и круассан.

Бей размешал чай и сделал глоток.

— Нет, — сказал он. — Я уже давно не пощусь, но буду признателен, если вы сохраните этот маленький секрет в тайне. Дневной пост во время Рамадана все равно что закят[8]. Никто толком не платит, но общество обязано поддерживать иллюзию, будто платят все.

— Уверен, что низшие слои общества постятся.

— Должно быть, вы правы, — задумчиво сказал бей, тряся кости. — Но уверяю вас, никто из общих знакомых так не делает.

— А барышня?

Элеонора как раз поднесла круассан ко рту.

— Барышня?

— Она не мусульманка?

— Нет, ответил бей. Она иудейка.

Он помолчал, размышляя, достанет ли этого объяснения. Очевидно, придется продолжить:

— Это дочь моего делового партнера Якоба Коэна. Он погиб при крушении судна два месяца назад. Помните?

— При крушении? Том самом, что так расстроило царя?

Бей кивнул. Распространяться дальше он намерен не был. Беседа некоторое время продолжалась в том же духе, возвращаясь так или иначе к теме крушения, пока наконец не зашла в тупик. Тогда молодой человек обернулся к Элеоноре:

— Как же вас зовут?

Она посмотрела, не найдется ли где листка бумаги, но ничего не нашлось.

— Она молчит с самой смерти отца, — объяснил бей. — Пишет записки.

— Она умеет писать?

— Да, — сказал бей и не без гордости перечислил языки, на которых она умеет писать: — На латыни, по-гречески, по-французски и по-турецки.

— Неужели? — переспросил его собеседник и вынул из кармана записную книжку и перо. — Напишите что-нибудь.

Она открыла чистую страницу и написала:

«Что мне написать?»

— Что захотите, — сказал он. — Что-нибудь из Вергилия. Вы знаете «Энеиду»?

Она кивнула и выбрала отрывок из начала поэмы:

Битвы и мужа пою, кто в Италию первым из Трои —
Роком ведомый беглец — к берегам приплыл
Лавинийским.
Долго его по морям и далеким землям бросала
Воля богов, злопамятный гнев жестокой Юноны.[9]