Станешь моей?

– Нет, – уверенно качает он головой, затачивая ещё одну палочку. – Мне просто нравится утро, это место, и, пожалуй, одиночество.

– Прости, что я его нарушила, – наклоняю я зефир над огнём, чтобы запечь до хрустящей сахарной корочки.

– Скажи лучше: почему я не удивлён. Ты полезла в воду, несмотря на предупреждающие надписи. И ты плевать хотела, что проход на частную территорию запрещён.

– Запрещён? – удивляюсь я, едва откусив зарумяненный зефир. – Может, на треноге, что там завалилась, что-то такое и написано, но, честное слово, её кто-то уронил до меня. Я никаких Весёлых Роджеров и надписей: «Не влезай, убьёт!» не видела.

– Можно подумать тебя бы это остановило, – нанизывает он зефир на свою палочку и наклоняет рядом с моей. – Но сегодня я даже рад, что встречаю это утро не один.

– Почему? – передёргивает меня от холода, подступающего со стороны шуршащих по камням волн и моей промокшей от активного восхождения спины.

– Не знаю, просто рад, – красноречиво двигается он, вытаскивая из-под себя плед. А когда я принимаю приглашение, укрывает мягким клетчатым флисом, пропахшим чем-то домашним: попкорном, диванной кожей, слезливой мелодрамой, а может, пивом, чипсами и финалом какого-нибудь футбольного матча. Чем-то, что с этим парнем совершенно не ассоциируется. Впрочем, как и всё, что я вижу и слышу сегодня.

И я очень хочу спросить его о маме. Как давно она умерла и почему, но ни при каких условиях не хочу говорить «ваша» и упоминать Адама, а сказать «твоя мама» как-то язык не поворачивается.

– Сегодня день, когда она родилась, – задумчиво крутит он зефир в языках пламени, словно прочитав мои мысли. Впрочем, они явно витают в этом густом и влажном воздухе. – Отец пережил её больше, чем на десять лет. И каждый год отмечал только день её рождения, отказываясь принимать сам факт её смерти.

– А как она умерла?

– Нелепо. Уронила кольцо в аквариум с «сигаретными улитками». И поторопилась его поднять. А оно упало рядом с двумя особями, стукнув одну по раковине. В итоге обе они выпустили в её руку свои жала. Шансов не было. А противоядия не придумали и до сих пор.

– «Сигаретная улитка»?

– Это конусная улитка, размером с большой палец, яд которой настолько опасен, что у человека остаётся времени только на то, чтобы выкурить одну сигарету, а потом умереть.

– Зачем же вы держите всех этих гадов?

– Это бизнес, Ева. Половину острова занимают фермы, где их разводят. Дед был учёным, довольно талантливым и помешанным на всей этой живности. А вот уже отец сумел превратить его увлечение в доход. Стоимость одного грамма некоторых получаемых из этих тварей веществ доходит до цифр с шестью нулями. А токсичность превосходит яд самых опасных змей в десятки раз. Но уже сейчас некоторые незаменимы, например, при производстве лекарств от болезни Паркинсона. А более широкое применение расширит не только границы медицины, но и биохимии, и даже поможет понять истинные пути эволюции. Хочешь, я тебе покажу? – вдруг оживляется он.

И хотя в принципе он рассказывал довольно увлечённо, я всего лишь вежливо кивала, понимая насколько от всего этого далека. Но получив его неожиданное предложение, дёрнулась и уронила зефир в угли.

– Чёрт!

Тут же ударил в нос запах горелого сахара.

– Ты только кольца не надевай, когда со мной поедешь, – вроде пошутил он и жестоко, но у него вышло грустно. А потом он презрительно скривился, когда я виновато пожала плечами. – И я тебя умоляю: прекрати эти ужимки. Всё это ничего не значит. То, что я тебе рассказываю. То, что зову с собой. Окажись на твоём месте любая другая, я бы позвал и её. Мне просто скучно. А ты просто приехала на шоу, за участие в котором получишь деньги. Всё.

– Я могу идти? – поворачиваюсь я к нему. Без вызова. И даже без обид. Да, он бесконечно прав: я всего лишь очередная рядовая участница шоу. А он его хозяин. Хозяин всего здесь, даже гальки на которой я сижу, и волн, и колючих ядовитых ежей, что притаились на дне.

– Я тебя и не держал, – накалывает он свежий зефир на мою шпажку и протягивает. – Просто не выношу все эти потупленные глазки, слёзки, порозовевшие от стыда щёчки и прочие женские штучки. Со всем этим к Адаму. Он пожалеет, высушит, избавит от ложного стыда и угрызений совести, которыми сам не озабочен. Но не ошибайся на его счёт. Ты для него такая же «проходная» как и для меня.

– Не знаю зачем ты мне всё это говоришь, – бросаю я в огонь прутик вместе с зефиром и встаю.