Станешь моей?

– Лучше бы он наорал на меня. Оскорбил, запустил чем-нибудь, выставил вон. Но он, – отставляет она мороженое и выдернув салфетку, прижимает к глазам. – Он посмотрел на меня как на пустое место. Словно я сделала что-то такое, чего он никогда не сможет мне простить. Словно я предала его. А я, – всхлипывает она. – Господи, я же всё терпела, – падает она, прижимаясь щекой к моей коленке. И её горькие слёзы словно прожигают дыры в моём бедре, а не оставляют мокрые пятна на штанах. – Как это невыносимо: видеть всех этих баб вокруг него. И не сметь открыть рта, не сметь возмутиться, не сметь дрогнуть, хотя каждый раз, когда он уходил с какой-нибудь Кармен, я словно умирала, – всхлипывает она. – И мне казалось при его брезгливом отношении к этим девушкам, он никогда никем не прельстится. Но вдруг появилась эта Ева… и всё пошло прахом.

– Что именно пошло прахом, Рене? – глажу я её по волосам, где сквозь темноту краски пробиваются светло-русые корни. Ну кого они могут обмануть? Как и это показательное пренебрежение Эвана.

Никогда не понимал зачем ему все эти сложности, эти его «кошки-мышки»: то он заставляет почувствовать, что влюблён, окружает девушку вниманием, заботой, ухаживает, то разочарованно отталкивает, становится холоден и безучастен.

– Он снова стал ко мне равнодушен. Из-за неё. Но, думаю, нам слишком хорошо было вместе, чтобы он мог это взять и просто так забыть, – садится она, только убеждая меня в правоте моих мыслей. – Слишком хорошо, – задумчивый взгляд уносит её куда-то в воспоминания, но говорить она не перестаёт. – Он порой был таким… нежным. Я даже проверяла татуировку на его груди, боясь, что он подсунул мне тебя вместо себя. А иногда весёлым. Особенно классно было с ним улетать по каким-нибудь делам. Когда он выбирался отсюда, он словно становился другим человеком. Нормальным, – поднимает она на меня глаза. – Здоровым. Не озабоченном на бесконечных интригах, на разведении своих ядовитых гадов и поисках чего-то давно утерянного, что словно ускользает от него всё время, а обычным. Добрым. Сильным. Заботливым.

– Я и понятия не имел, что у вас всё настолько серьёзно, – охотно веря своим ушам, согласно качаю я головой. И как бы мне хотелось, чтобы то, о чём говорит Рене, было действительно настоящим. Ведь где-то глубоко внутри в Эване есть всё это. Я точно знаю. Я это ещё помню. И верю, что никуда оно не делось. Но меня удивляет, что я не замечал и не подозревал об их отношениях с Рене.

– Да что ты вообще замечал, Адам? – пожимает она плечами на мой вопрос. – Закрытый в раковине своего безразличия, словно запертый навсегда в своём прошлом, наверно, ты только Эвана и замечал. Да и то только тогда, когда он тебя задевал. Цеплял своими издёвками. Словно выковыривал как устрицу острой вилкой, поливал кислым лимоном. Тогда да, ты съёживался, реагировал, начинал дёргаться, оживал.

– Хочешь сказать, что я для всех тут дохлый моллюск?

– Скорее земноводное. Мы в школе препарировали таких лягушек. Когда на вид она вроде мёртвая, а тыкаешь в определённое место, и она дёргает лапками.

– Я не дохлая лягушка, – встаю я, просто не в силах сидеть, осмысливая услышанное.

И расхаживаю взад-вперёд по маленькой комнатке, меряя её шагами.

– Уверен? Ты же любишь её, Адам, – видимо решила меня всё же добить Рене, чтобы уже и лапками не дёргал. Или скорее использовать: избавить Эвана от Евы моими руками. Впрочем, здесь мы на одной стороне.

– Ты не слишком громкими заявлениями бросаешься?

– Я не первый день тебя знаю, Адам. Месяцами наблюдаю за тобой. Да, для себя ты этого не сделаешь, но сделай это ради неё: борись. Отними. Забери. Добейся. Он не будет с ней счастлив. Он просто пытается тебя оживить, заставить чувствовать. Хоть что-то. Ревность, обиду, злость. Хочет заставить тебя захотеть жить.

– Правда? Тогда у него получилось нечто обратное. Особенно когда ты подсунула мне эти вырезки про Евиного отца, – останавливаюсь я напротив неё, сидящей на диване, подогнув ноги.

– Какие вырезки? – хлопает она глазами.

– Про смерь тех военных. Статью. Некролог. С фото. С подробностями гибели и проводов.

– А это важно для тебя? – искренне удивляется она.

– Это всё перечёркивает, Рене. Делает наши отношения с Евой невозможными. Больше всего на свете я бы хотел, чтобы она выбрала меня. Но я оттолкну её сам, если это вдруг случится. И я уже дал слово Эвану, что, если он оплатит операцию её брату, я отработаю этот миллион.

– Нет! Нет, нет, нет, – хватается она за голову. – Тебе же может потребоваться не год, не два, может, не хватит даже всей жизни, чтобы эти деньги отработать. Об этом ты подумал?

– О, нет. Так долго – это вряд ли. Но ты права – как раз вся жизнь у меня на это и уйдёт. И, пожалуй, я даже смирюсь с тем, что останусь должен.

– Адам, – хмурится она и встаёт. – Что ты задумал?

– Ничего особенного, Рене. Но в тот день, когда мне придётся спросить её «Станешь моей?» меня для этого мира не станет.

– И я надеюсь, это – аллегория? – подходит она вплотную.

– Конечно, – беззаботно улыбаюсь я.