Станешь моей?

Под ободряющим взглядом Роберта и очередной общий вздох я опускаюсь на колено перед той, что после моего смятения и этой затянувшейся неожиданной паузы, надеюсь, ещё не передумала.

И похоже до этого момента я ничего не знал о страхе.

Я так боюсь услышать её ответ, что больше не слышу, и не вижу ничего. Только её глаза. Только слёзы в них.

– Я бы не хотел торопить события. Хотел бы дать тебе больше времени на то, чтобы ты узнала меня лучше. На то, чтобы сто раз подумала, прежде чем ответить. И сто раз отмерила, нужен ли я тебе. Но пройди хоть целая жизнь, а те только это шоу, для меня всё равно ничего не изменится. Я понял это в первый же день. С первого взгляда. С первого вздоха, что сделал, глядя на тебя. И никогда в этом не усомнюсь. Какое бы ты ни приняла решение. Какие бы ты не испытывала ко мне чувства, для меня это ничего не изменит. Я люблю тебя, Ева. И до конца своих дней буду любить. Тебя. Одну. Станешь моей… – я закрываю глаза, боясь, что меня предаст голос. Никогда. Ни разу в жизни для меня не было это настолько важным, и я так не волновался. Я набираю воздуха в грудь, выдыхаю, а потом только смотрю на неё снова. – Станешь моей женой? – протягиваю я кольцо.

Всё словно замерло, умерло, затихло, остановилось.

Но я вижу как она двумя руками вытирает слёзы и… кивает.

– Да, Адам, – словно вспарывает она ремни, стянувшие мою грудь. И впускает в этот обездоленный мир свет, тепло, цвет и звуки. – Да, – обнимает меня за шею. И теперь плачет у меня на плече. Чёрт, и я плачу вместе с ней, пока дрожащими руками она надевает кольцо.

– Я люблю тебя, девочка моя. Люблю, – шепчу я ей, прижимая к себе.

И коллективный плач, кажется, стоит в зале, когда, обняв крепко-крепко, я встаю вместе с ней. Вот только что там творится за пределами этого круга, в котором есть только я и она, мне совершенно всё равно.

Но нас подходят поздравить. Девчонки плачут и обнимаются. Меня тоже обнимают, вытирая слёзы. А потом, кажется, всех приглашают в сад отмечать, а ещё ждать какое-то очень важное объявление, что анонсировал Роберт.

И все уходят это обсуждать. Удивляться, недоумевать, негодовать, радоваться, заливать шампанским. Праздновать!

Но меня – нас! – это словно не касается. Там теперь балом будет править Эван или сам Сатана, что в принципе одно и то же. А мы остались здесь.

Вот только я, к сожалению, резко начинаю трезветь.

«Подождите с занавесом, я только один раз её поцелую», – тянусь я к её губам.

– Я люблю тебя, Адам, – отрывается она от моих жадных губ.

– Ты просто ничего обо мне не знаешь, – качаю я головой.

– Я знаю, – прижимается она. – Всё знаю. Про Вики. Про лечение. Про операцию, что сделали Додику. Про тебя, про отца, про тот полёт. Эван мне рассказал.

– Эван? – отстраняюсь, чтобы заглянуть в её глаза. – И ты… – не верю я своим ушам.

– И я говорила это маме, говорила Лорен, говорила не раз и скажу снова, тебе: ты – солдат, а солдаты не задают вопросов, когда им отдают приказы. Мой отец выбрал карьеру военного, прекрасно зная, чем рискует. И как бы он ни погиб – он тоже выполнял приказ. Они все знали, что идут на верную смерть. Но не дрогнули, не струсили, не повернули назад. И ты не дрогнул. Их смерть – не твоя вина. Ты, как и они, выполнял свой долг.

– Я…

У меня просто нет слов. Я проглатываю комок, что подступает к горлу и крепко-крепко прижимаю её к себе.

А может она была дана мне свыше именно для этого: чтобы я, наконец, простил себя? Чтобы, наконец, оставил всё это в прошлом и начал с чистого листа? Но Эван…

– Пойдём, – увлекаю я её за собой. – Мне нужно срочно кое-что сказать моему засранцу брату глаза в глаза.

Глава 37. Ева

И мне тоже есть что сказать Эвану.

Вот только найти его неожиданно оказывается не так-то просто.

«Только что был здесь. Нет, не видели. Кажется, пошёл туда».

И пока мы бегаем в его поисках, Адам рассказывает мне о том, что произошло между ним и Рене, кто такая Рене и что вообще творилось пока нас не было. А я ему – про нашу поездку, разговоры и как мы попали в грозовой фронт.

А ещё о том, что я поняла об Эване за эти два дня самое главное: он не монстр. Он странный, сложный, больной на всю голову, гад и чёртов засранец, но, наверно, никто не любит Адама больше, чем он. Даже я.

– Не пел бы я на твоём месте ему дифирамбы, – усмехается Адам, подхватывая меня на руки на очередной лестнице, когда мы спускаемся в сад. – Он порой неукротим в своей озлобленности. И очень сдержан в проявлении хороших чувств. А ещё я, кажется, знаю, где он.

Он так и выносит меня на берег на руках. Но останавливается не потому, что устал, не для того, чтобы привычно накинуть на мои озябшие плечи свой пиджак. А затем, чтобы поцеловать.