Станислав Лем

Вы подумайте. Вы же образованный человек. Вы же знаете, что это не просто обломок камня, это — миллиарды и триллионы атомов. Свою макроскопическую форму кусок песчаника сохраняет лишь благодаря неустанному вращению электронных оболочек, стабилизируемых барьерами ядерных потенциалов, и ещё благодаря тому, что восемь тысяч разновидностей виртуальных квазичастиц удерживают от распада псевдокристаллическую решётку с её аномалиями. Если вы даже зашвырнёте куда-нибудь этот камешек, то его атомы, его силовые поля, его электроны, находясь в постоянном движении, всё равно будут удерживать неизменную форму миллионы лет; и любой природный предмет есть результат бесчисленного множества подобных процессов. Ну а мы, люзанцы, научились делать нечто не менее (но и не более) сложное. При этом мы научились делать это иначе. Проведённая природой граница между вполне уничтожимыми и вовсе не уничтожимыми технологиями проходит чуть выше атомного уровня. Поэтому нам пришлось спуститься вниз — по шкале размеров — к частицам, из которых природа строит атомы, и уже из этих субатомных элементов конструировать то, что требуется нам.

И теперь мы производим твёрдые тела с любыми нужными нам свойствами. А их судьбой заведуют быстры (шустры), которым мы перепоручили контроль…

12

В 1982 году Станислав Лем получил степень почётного доктора Вроцлавского политехнического института.

И всё-таки писатель оставил Польшу.

Из мрачной малоприспособленной для нормальной жизни Курдляндии он решил перебраться в высокотехнологичную Люзанию — Австрию.

Ещё до отъезда, с ноября 1981-го по август 1982 года, Станислав Бересь начал записывать на магнитофон свои известные беседы с Лемом. Впервые они появились в печати в 1987 году, но даже тогда по цензурным соображениям из книги Береся была удалена глава «Чёрная безысходность ситуации», в которой собеседники обсуждали текущее положение в стране. В те годы Станислав Лем был настроен по отношению к будущему довольно пессимистично, он считал, что в Польше уничтожена национальная культура, что стремительно, буквально на глазах, разваливается экономика.

На вопрос о том, верит ли писатель в перспективу нормальной жизни, Станислав Лем ответил: «На мой взгляд, это проблематично. Вспомните старый анекдот о еврее, который собирается эмигрировать, долго стоит перед глобусом, а потом спрашивает: а у вас нет другого глобуса? Польша, к сожалению, это не что-то такое, что легко можно свернуть и перенести в другое место. Ну а поскольку другого глобуса у нас нет, то нет и шансов на более подходящую действительность».

13

«Был 1983 год, — вспоминал Томаш Лем. — Утром в день отъезда отец умылся, оделся, достал из кармана бумажник, подошёл к мусорной корзине и начал методично выбрасывать банкноты — и по сто злотых, и по тысяче, может, там были и другие. Затем он столь же тщательно освободился от мелочи, которая со звяканьем полетела в ту же корзину. Увидев мою удивлённую мину, он объяснил, что злотые нам уже не понадобятся, поскольку мы никогда не вернёмся в Польшу. Я нажаловался на отца тёте — только тогда деньги вернулись, куда им положено. Родители традиционно (как бывало при их ссорах) закрылись в ванной комнате, где мать что-то объяснила отцу. Но когда он вышел, то не выглядел переубеждённым…»^{193}

«Моя жена и сын отбивались от эмиграции руками и ногами, — рассказывал впоследствии сам Лем. — Я объяснял им, что в Польше у них не будет никаких жизненных шансов. Но они уступили мне только тогда, когда появилась реальная возможность поселиться в Австрии. К сожалению, в Австрии у нас были одни огорчения, ибо я почти не выходил от врачей, а везде царила страшная ксенофобия. Если кто-то был поляком, он не мог чувствовать себя в Австрии хорошо. Когда один журналист в Вене спросил меня, приехал ли я для того, чтобы наслаждаться сладкой жизнью при капитализме, у меня возникло острое желание разбить ему голову. Что за глупая болтовня! Конечно, мы снимали хороший домик на одну семью (может, не слишком большой, но для нас достаточный), в котором было несколько спален, две ванные, чудесное сливовое деревце в садике, но я платил за всё это — три тысячи долларов в месяц. Поскольку мы с таким хозяйством не справлялись, нам помогать приходили польки, которым мы платили в твёрдой валюте. Почти все они были пани с дипломами, но за границей убирали и вытирали пыль. Тяжело было вести дом. Когда я подсчитал, как долго может продлиться идиллия, оказалось, что средств нам хватит только на пять лет жизни. Но, к счастью, позже на горизонте появился Горбачёв, и жена мне сказала: “Вот вновь Провидение заботится о тебе, как-нибудь и из этого выберемся”»^{194}.

Жизнь в Австрии понемногу начала налаживаться.

Томаш пошёл в Американскую интернациональную школу.

Австрийские власти установили Станиславу Лему льготную налоговую ставку, с условием, однако, что он не будет работать. Конечно, это условие писатель часто нарушал, настроение у него оставалось упадническим.