Станислав Лем

Склон был здесь не слишком крут. Повсюду виднелись пузатые приземистые мазанки цвета пепла с более светлыми полосками там, где с них стекали струйки воды. Как затерявшиеся во мгле хижины примитивного негритянского племени. Или кладбище с курганами. Вынув из рюкзака биосенсор, он направил его с расстояния одного шага в шершавую выпуклую стену. Стрелка затряслась у красного максимума, будто низковольтный прибор подключили к мощному генератору. Держа перед собой биосенсор с выдвинутым стволом, словно оружие, готовое к выстрелу, он обежал вокруг серо-скорлупчатого горба, выпирающего из глины, в которой его башмаки, хлюпая, оставляли глубокие следы, сразу наполнявшиеся мутной дождевой водой. Он двигался вверх по склону — от одной бесформенной буханки к другой. Их приплюснутые верхушки были в самый раз для существ размером с человека, но там не было вообще никаких входов, отверстий, смотровых щелей, амбразур. Это не могли быть ни бесформенные колпаки бункеров, ни трупы, погребённые в покрытых скорлупой могилах. Куда бы он ни направил датчик биосенсора, повсюду кипела жизнь.

Для сравнения он повернул ствол датчика на себя, в собственную грудь.

Стрелка сразу сдвинулась с предела на середину шкалы. Тогда он осторожно отложил прибор в сторону, выхватил сапёрную лопатку из набедренного кармана скафандра и, опустившись на колени, стал рыть податливую глину; остриё скрежетало о скорлупу, он ударял наугад, сквозь жижу, выбрасывая её взмахами лопатки. Вода быстро заполняла растущую яму, он сунул туда руку по самое плечо, насколько мог достать, пока ощупью не наткнулся на горизонтальное разветвление. Корневая система колонии грибов? Нет: толстые гладкие круглые трубы, и — что удивило его — не холодные и не горячие, а тёплые.

Запыхавшийся, измазанный глиной, он поднялся с колен и в сердцах ударил кулаком в волокнистую скорлупу. Она эластично подалась, хотя была достаточно твёрдой, и приняла прежнюю форму. Он опёрся на неё спиной. Сквозь дождь глядел на окружающие его холмики, сформованные с такой же неаккуратностью. Некоторые, придвинутые друг к другу, образовывали как бы крутые улочки, тянущиеся вверх по склону туда, где их поглощала мгла. Он вдруг вспомнил, что биосенсор работает в двух диапазонах: переключается на кислородный и бескислородный метаболизм. Кислородную разновидность живой материи он уже открыл. Подняв датчик, он отёр перчаткой глину, размазанную по стеклу шлема, переключил биосенсор на бескислородный метаболизм и поднёс к шершавой поверхности. Стрелка начала колебаться не слишком быстрой равномерной пульсацией. Кислородный обмен вместе с анаэробным? Возможно ли такое?

Увязая в илистых потоках, под ливнем, он кидался от одного холма к другому. Может быть, в одних они спят, а в других бодрствуют? Словно желая пробудить спящих, он бил кулаками в шершавые вздутия, но пульс от этого не менялся. Он так забегался, что чуть не упал, зацепившись в одном из проходов за трос антенной растяжки, косо протянутой вверх, к невидимым в молочной мгле сетям огромной паутины. Хронометр неизвестно уже сколько времени предостерегал его, всё громче и громче повторяя тревожные сигналы. Оказывается, он и не заметил, как прошло сто двадцать минут. Как он мог так зазеваться? Что теперь делать? До ракеты он долетел бы за тричетыре минуты, но газа в баллоне оставалось максимум на двухсотметровый прыжок. Да хоть бы и на триста. К вездеходу? Но ехать туда больше шести миль, по меньшей мере четверть часа. Попробовать? А если “Гермес” ударит раньше и он, посланник Земли, погибнет здесь не как герой, а как последний идиот? Он потянулся за черенком лопатки — напрасно: карман был пуст. Он забыл лопатку, воткнутую возле выкопанной ямы. Где её теперь найдёшь в этом лабиринте?

Взяв обеими руками биосенсор, он ударил им в шершавую скорлупу.

Он бил и бил, пока скорлупа не лопнула; из пролома вырвалась желтоватая пыль, как из гриба-дождевика, и в глубокой трещине он увидел — нет, не глаза существ, скрывавшихся внутри, а монолитную поверхность с тысячами мелких пор — словно разрубленная пополам буханка с тягучим недопечённым тестом внутри. Он застыл, замахнувшись для следующего удара, и в этот момент небо над ним заполнилось страшным блеском…»

И это снова Станислав Лем — трагический, узнаваемый, мощный.

Тот самый Лем, которого мы запомнили с битв, происходивших когда-то на планете Регис III, с битв, в которых мёртвая, неуничтожимая, закристаллизованная биллионная туча вела нескончаемые схватки с бронированными гигантами, с атомными мамонтами из рода роботов. Но в годы, когда писался «Непобедимый», писатель всё-таки верил, всё-таки допускал возможность хоть какого-то контакта с инопланетянами, а теперь у него такой веры не было. Вся жизнь вокруг Станислава Лема, как и вокруг его современников, строилась так, что даже между собой они часто не могли установить настоящих контактов, не могли понять друг друга.

А теперь и небо Квинты заполнилось страшным блеском.