Станислав Лем – свидетель катастрофы

Вообще говоря, Лему-то не приходилось пенять на цензуру. Ему позволяли печатать такое, о чем другие не смели и мечтать. И он не сидел годами без публикаций. Как раз в 1975 году переиздали «Философию случая» и «Высокий Замок», а «Выдавництво литерацке» выпустило очередной сборник его публицистики – «Критические статьи и эссе» (Rozprawy iszkice)[905]. Примерно на треть тот состоял из текстов, уже изданных в предыдущих сборниках. Первая часть была посвящена литературе вообще, во вторую вошли статьи о разных писателях и их произведениях, третья включала рассуждения о техническом прогрессе и о будущем. Одновременно в «Иностранной литературе» напечатали отрывок из «Абсолютной пустоты», а сам Лем с энтузиазмом занимался составлением серии «Станислав Лем рекомендует» – в частности, даже не читая, хотел опубликовать там «Миллиард лет до конца света» братьев Стругацких и обиделся, когда узнал, что младший из братьев, Борис, уже предложил роман издательству «Искры», самолично доставив его в Варшаву (Лем жаловался на это Нудельману весной 1975 года).

В начале июня 1975 года Лем вновь выехал в Закопане, чтобы там дописать «Насморк». Но вместо романа создал сценарий для радиоспектакля «Лунная ночь» – рассказ про похождения Пиркса на Титане (потом он станет первой частью романа «Фиаско») – и еще одну историю про Трурля и Клапауция: «Повторение». Блестяще сделанные, все эти произведения напоминали Лема в лучшие годы, однако то, что когда-то писалось само, теперь далось ему с превеликим трудом. «Насморк» он все же к декабрю доконал, однако творческие выезды в Закопане прекратились навсегда (Лем говорил, что ему просто не пришлась по душе новая дирекция писательской гостиницы «Астория»)[906].

Тем временем международная «разрядка» достигла своего пика. В июле 1975 года произошла стыковка советского космического корабля «Союз» с американским «Аполлоном», а 1 августа того же года в Хельсинки представители всех европейских государств подписали Заключительный акт конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе, гарантировав нерушимость послевоенных границ и уважение прав человека. Польские власти сразу смекнули, что пунктом о правах человека немедленно воспользуются оппозиционеры и клир, репрессировать которых чревато недовольством иностранных кредиторов. Поэтому уже в сентябре среди тезисов на VII съезд ПОРП появились такие: закрепить в Конституции ведущую роль партии, социалистический характер государства, вечный союз с СССР и зависимость прав человека от выполняемых им обязанностей перед государством. Последний пункт в точности соответствовал положению авторитарной конституции 1935 года, что выглядело символично: против чего боролись, к тому и пришли.

Среди интеллигенции немедленно началось бурление. Людей возмущал не только возврат к порядкам режима санации, но и конституционное оформление внешнеполитических обязательств перед Москвой, что слишком уж напоминало XVIII век, когда Речь Посполитая находилась в зависимости от России. Каждый, конечно, понимал, что предлагаемые поправки лишь законодательно фиксируют реальное положение дел, но в том-то и суть, что, пока они не внесены в Конституцию, остается надежда на изменение ситуации, а с принятием новых пунктов надежда умрет. На имя председателя Сейма полетели письма протеста – как индивидуальные, так и коллективные. Первое такое послание, которое по числу подписавшихся получило название «Письма 59-ти», составили диссиденты. В нем перечислялись гарантированные Конституцией свободы (совести и вероисповедания, труда, слова, информации и научной деятельности) и указывалось, что ведущая роль партии с ними несовместима, поскольку в этом случае партия превращается в орган государственной власти, не контролируемый обществом, а ветви власти теряют свое значение[907]. Под письмом подписались Щепаньский, Куронь, Шимборская, Пайдак, Зембиньский, Киселевский, Херберт, Стрыйковский, Бараньчак, Слонимский, Миллер, Липский и др. Из-за рубежа письмо поддержали Колаковский, Тырманд, Котт и пр. Подписи собирались до начала декабря. Щепаньский предлагал подписать и Лему, но тот отказался. По его мнению, вместо юридической аргументации в письме достаточно было написать одну фразу: «Долой коммунизм»[908]. Врублевскому же он объяснил свое решение тем, что не видел смысла во всем этом и не захотел присоединяться к пустому позерству[909].