Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают

Я присутствовал в августе 1945 года на параде Победы в Берлине. Это был парад союзных армий в честь окончания войны, всей войны уже – с Японией и с Германией. Парад принимал Жуков, командовал парадом Эйзенхауэр, английскими войсками – Монтгомери, французскими – Де Тассиньи. Это был самый красивый парад в моей жизни и самый радостный. Это было на Зигес-Аллее от Бранденбургских ворот до колонны. Колонна была поставлена немцами в честь победы над Францией. Там французам разрешили поднять государственный флаг Франции. На этой Зигес-Аллее скульптурные портреты (это рядом с Рейхстагом и с Бранденбургскими воротами) немецких полководцев. Они очень интересно выглядели: там шли тяжелые бои, и они были все побитые. В этом было что-то символическое: носы отбиты, уши, и они стояли – такие мраморные фигуры – побитые. Народу было дикое количество. Все с фотоаппаратами. Все войска шли в парадной форме под музыку своей страны. И у всех в дулах автоматов, пистолетов, оружия были букеты цветов. Можете себе представить, какое это было зрелище.

Но самое главное, не могу про это не рассказать, – это Жуков. Он был в мундире фельдмаршала темно-зеленого цвета, в шикарных бриджах и в лакированных ботфортах со шпорами. Он был не очень высоким, одетым в кожаные перчатки, в руке стек, на голове – огромная фуражка (которая теперь у всех, по-моему, а тогда была только у Жукова).

Дальше началось что-то невероятное. Трижды Герой (он тогда был еще только трижды Героем), маршальская звезда с бриллиантами, 2 ордена Победы с бриллиантами и рубинами и ордена, ордена, ордена, ордена… орден Бани на ленте, и уже на полах висели какие-то иностранные ордена, то есть места не было. Это, по-моему, весило пуда 2, не меньше. Все командующие тех армий были только с ленточками. Он прошел на трибуну, встал, начался парад. И дальше произошел эпизод, который я никогда не забуду.

Когда все войска прошли с цветами и все кончилось, от Бранденбургских ворот колоннами по 5–6 машин пошли тяжелые танки «Иосиф Сталин» с закрытыми люками, никаких цветов, они шли, как какая-то страшная сила. Впечатление было такое: ребята, вы с нами не балуйтесь, если нам скажут – мы сейчас вот прямо отсюда пойдем, пойдем, и неизвестно, дойдем ли до Африки, но уж до Испании точно, вы не волнуйтесь, есть чем дойти. Такая была демонстрация силы, продуманная демонстрация. Ну, все, конечно, внимательно за этим смотрели.

Командовал танками Ротмистров – маршал бронетанковых войск. И вот тут на глазах у всей Европы и у всех командующих один танк заглох и стал отставать, путая весь строй. Я сразу оглянулся на Жукова. Как он отреагирует? Ведь это страшное дело. Жуков повернулся и только посмотрел на Ротмистрова. Я увидел, как человек на моих глазах умирает. Ротмистров стал абсолютно зеленым, и было ясно, что вот сейчас он просто рухнет. Причем ему не сказали ни слова. Рухнет – как можно такое допустить! В это время танк завелся, и так вот… я звук до сих пор слышу… та-та-та-та-та… пошел, и догнал, и встал в строй. И Ротмистров начал розоветь. Обратно. Вот так это случилось.

Вот говорят: «Ты стал инвалидом! Ты то-то…» Конечно, жизнь от пережитой войны не стала легче, но… Во-первых, я ничего не бросил. Всем, чем занимался в мирной жизни, я занимался и после войны. Во-вторых, я видел такое, что мои несчастья (если называть их несчастьями) кажутся мне очень маленькими. Я, конечно, считаю абсолютным чудом то, что живу. Я не должен был остаться живым. Не должен.

Фронтовые письма

Письма с фронта Юрию РИШАРУ[9]

Без даты

Дорогой друг!

Мне всегда хотелось написать большое, интересное, умное письмо другу, но так и не удавалось этого сделать. Основная причина – неуменье писать письма, но, с другой стороны, и друга-то у меня никогда не было.

Сейчас есть желанье, есть друг, но нет времени, а некоторые условия современной жизни заставляют ходить перо не по тем путям, которые ему предназначают мысли.

Постараюсь все-таки быстро раскадровать свою жизнь со дня отъезда из Москвы.

Ночь с 15-го на 16-е – полная крика, слякоти, волнений, ощущения чего-то непоправимого, совершаемого не по собственной воле. Много было пережито за эту ночь, много всяких глупых, смешных, трагических и печальных историй спрятала она в своих складках, особенно темных в этот раз, мокрых от талого снега, таких неуютных, холодных и скользких.

Если я буду так писать, то никогда не кончу, а стрелка на часах назойливо движется к 12 и напоминает, что надо торопиться на поезд, чтобы опять включаться в жизнь лагеря запасной стрелковой части.

Так сказать, без всяких эмоций опишу кратко все, что делал.

По приезде ничего. Потом ездил в деревню за продуктами. Съев их (продукты), решил искать работу и по объявлению в газете сделался штатным фоторепортером московской «Пионерской Правды», вежливо предоставившей мне возможность войти в ее временную казанскую квартиру и не менее вежливо вытолкнувшей меня обратно ввиду своего уезда в Москву.