Становясь Лейдой

Хильда снова хватает корзину, шарит рукой по дну и вынимает лоскутное одеяло, сшитое из кусочков тонкой прозрачной кожицы, младенческой «рубашки».

Старуха кружится вокруг нее завитками тумана. Хильда отмахивается от нее, чувствуя, как туман притупляет ее чутье.

– Уйди, повитуха. Это не твоя забота.

Именно что моя. Я защищаю ребенка.

– Ты не защищаешь детей, ты их убиваешь. Ты что, забыла? – Хильдины злые слова бьют точно в цель.

Призрак старухи утекает туманом в детскую комнату. Проскальзывает в закрытый шкаф; три маленьких платья висят на плечиках в темноте, словно призрачные сестрички. Внизу – забытый мешок, небрежно запиханный в угол. Хельга стряхивает с него налипшие песчинки, заглядывает внутрь и понимает, что нашла сокровище – настоящее сокровище, – которое изменит все.

Тюленья голова.

Она знает, что делать. Она превращается в ветерок, шелестит платьями.

Привлеченная этим звуком Хильда врывается в комнату, открывает шкаф, хлопает в ладоши.

– Takk, старуха.

* * *

Питер сидит у камина, наблюдает, как Хильда пакует мешок.

– Стало быть, вот и все…

– Не волнуйся. Все уже позади. – Хильда хочет поцеловать его в губы, но он отворачивается, подставляя ей щеку. Хильда пытается скрыть обиду, но старуха все видит. – Я приду завтра. Помогу прибраться в доме, да?

Питер не отвечает. Он указывает на мешок, который нашел брошенным на причале в ту ночь, когда потерял все.

– Я хочу посмотреть. Мне никогда не хватало смелости заглянуть внутрь.

Хильда прижимает мешок к груди.

– Лучше не надо. Зачем ворошить прошлую боль…

Питер отбирает у нее мешок, открывает его судорожным рывком. Из мешка на него глядит маска – тюленья голова, которую Хильда обещала продать еще годы назад.

* * *

Ведьма уходит с полным мешком, но ее подгоняет не радость, а горечь. В мешке – последнее, что осталось от матери и дочери, небрежно умятое.

Старуха нашептывает слова песни на ухо ведьме, песня так похожа на ветер, что Хильда забывает себя, даже на миг забывает о Питере и сама начинает петь:

Кожа, тюлень и море; что было, что есть и что будет…

Слова задают ритм ногам. Невозможно противиться этому ритму.

К берегу Хильда подходит, пританцовывая на ходу.

Становясь Лейдой

Я чувствую запах моря. Слышу плеск волн. Хильда изрыгает проклятие и бросает в море одеяльце и маску. Я лечу в воздухе и цепляюсь за все оставшиеся кусочки себя и мамы: кожа и перепонки, нити и волосы, тюлень и море…

Мы – карта тысячи океанов, дочери священных глубин. Скалы, вода и ветер; мы несем на себе все острова, все очертания берегов. Каждый боевой шрам, поцелуй гарпуна, все отметины от голодных когтей и зубов – топография нашего выживания. Бархатные языки, лучистые подбрюшья; дивные впадины ушей и горла, восхитительные стихи, запечатленные на наших алебастровых костях…

Я отчетливо слышу мамины слова, нашу историю, звенящую в шуме ветра.

Как только я падаю в воду – всего один глоток воздуха, ощущавшийся вечностью, – я – снова я. Синерукая девочка с синими плавниками. Мои перепонки режут толщу воды так легко, будто я рыба.

Но я не рыба. Я – это я.

Я умею плавать, мама.

Я точно знаю, что умею еще много всего. Все, что можно представить. Я больше чем я.

Во мне дремлют мамины волосы и мамина кожа. Ее сила вплетается в мои глаза, в мои руки и ноги, в сердце и пальцы, в живот и кровь. В мои перепонки.

Мама – та нить, что связывает воедино все обличья, которые составляют меня.

Если нам придется расстаться и ты захочешь меня найти, завернись в него и молись…

Я плыву на спине, слушаю голоса, вплетенные в морские течения.

Я смотрю в ночное небо. Снежинки – как звездная пыль – пляшут в воздухе, щекочут мне нос. Я широко открываю рот. У меня на языке растворяется небо. Я – небо. Я бью ногами по воде, раскинув руки на волнах.

Плыть надо долго – и нырять глубоко-глубоко, – чтобы найти маму. И синеруких девочек. Я знаю, они где-то там, в глубине. Играют друг с другом. И ждут меня.

Я кружусь на волнах, слушаю песню ветра. Звенящую в моих костях.

Это моя молитва – колыбельная, что всегда пела мне мама, – бьется пульсом в крови.

Зовет меня домой.

Эпилог Что было, что есть и что будет

Жизнь заключает в себе смерть. Смерть заключает в себе жизнь.

Сестры приветствуют его дух у ворот, подвывая от смеха. Он не смеется. Он не возмущается, не протестует. Он устал, замкнув тщетный круг времени.

Все, что было, что есть и что будет. Ты разве не видишь?