Становясь Лейдой

Отмахнувшись от моих слов, она снова берет в руку ножницы. Щелчки лезвий звучат почти радостно – щелк, щелк, щелк, – мамины руки работают быстро и ловко, словно она нарезает кусочки для лоскутного одеяла, которые может кроить не глядя. Все срезанные перепонки она собирает на полотенце и прячет в карман. Потом она пересыплет их в банку; мама хранит все мои срезанные перепонки, с первых дней моей жизни. Однажды я набралась смелости и спросила зачем, и она рассмеялась: «Когда-нибудь мы их все соберем и сошьем воедино». Я тоже рассмеялась, но внутри мне было грустно. Я испугалась, что мама хочет смастерить себе еще одного ребенка – другую, лучшую меня – из этих кусочков.

Затаив дыхание, я жду, когда она дойдет до мизинца.

Ножницы все-таки задевают кожу. Вскрикнув, я дергаю ногой.

– Извини, милая. – Мамин голос меняется, ее глаза уже не похожи на камни. – Сейчас приложим к нему паутинку, и все пройдет, да?

Паутина – волшебное средство; помогает почти от всего, говорит мама. Я наблюдаю, как она собирает в углу паутину. Извини, что мы разрушаем твой дом, паучок. Мама скатывает паутинку в крошечный шарик и прикладывает его к кровоточащему порезу. Мы ждем полминутки; потом она опускает мою правую ногу в таз. Вода приятно холодит кожу. Я сажусь на кровати, и мы с мамой вдвоем наблюдаем, как мои ступни плещутся, будто рыбки в красном море. Папа зовет меня снова. Мама легонько хлопает меня по ноге. Я достаю обе ноги из таза, она кладет их к себе на колени и бережно, ласково вытирает полотенцем. Я закрываю глаза. Она аккуратно спускает мои ноги на пол и тянется к моей руке.

– Нет, мама, не надо… пожалуйста… а то я испачкаю кровью перчатки.

Она замирает и молча кивает. Она понимает, что я права. Так же молча встает, вытирает ножницы о передник. На нем остается ржавое пятно в форме крыла. Мама подходит к шкафу в углу. У меня есть два хороших платья. Она достает светло-серое. Сейчас сентябрь, еще тепло. Можно ходить в легком платье и без чулок. Я стараюсь не дуться; я ненавижу серое платье. Оно пошло бы темноволосой девочке, а на мне смотрится некрасиво. Папа говорит, что я похожа на серебристого эльфа, вся искрящаяся и воздушная. Но я знаю, что это неправда; когда я смотрю на свое отражение в воде, я вижу обычную бледную девочку с белыми, будто снег, волосами и совершенно бесцветным лицом.

Я медленно поднимаюсь, стоя на пятках. Мама снимает с меня грязную ночную рубашку и бросает ее на кровать. Надевает на меня платье. Ее пальцы ползают у меня по спине, как паучки, пока она туго затягивает шнуровку. Потом она разворачивает меня лицом к себе и наконец смотрит мне прямо в глаза – долгим, пристальным взглядом. Я пытаюсь понять, простила она меня или нет. Я надеюсь, что да. Я надеюсь, что волшебная паутинка сделала свое дело и теперь мне станет лучше, и маме тоже. Мне хочется поговорить с ней о прошлой ночи, но мне страшно начать разговор.

Я смотрю в глубину маминых глаз и вижу себя. Девочку, крошечную, как птенец, жадно разинувший клювик. У мамы нет ничего для голодного птенца, ни единого червячка-слова.

– Мама, прости… Я не хотела ничего плохого… Я просто хотела быть рядом с тобой.

Она молча указывает на мои ноги:

– Сегодня пойдешь без чулок. – Вот и все, что она говорит.

Она уходит и оставляет меня одну, с изрезанными, кровоточащими ногами.

Второй узелок

Она склонилась над черной книгой, лежащей на полу в мерцающем свете свечей. Ее длинные черные волосы были свободно распущены по плечам; ее обнаженное тело – как подношение ночи. Ее окружал круг из соли. Ее нож сверкал, вырезая невидимые знаки в воздухе, отмечая острием все четыре стороны света: крест Одина. Она шепотом призвала Фрейю. Ее руки сплетали магические узоры, направляя потоки энергии на пергамент.

Внутри что-то дернулось, шевельнулось. Первый толчок. Пораженная этим крошечным чудом, она положила обе руки на живот. В новолуние. В лучшее время, чтобы просить о защите. Для новой жизни, растущей в ней.

Она окунула перо в чернильницу. Хотя большую часть черной книги написали другие, она была преисполнена твердой решимости внести свой вклад. В это наследие рецептов целебных снадобий и защитных заговоров. Колдовских заклинаний. У нее перехватило дыхание, слова замерли комом в горле, по-прежнему слишком опасные, чтобы произнести их вслух даже наедине с собой. Но как еще можно назвать содержание этого сборника, что передавался из поколения в поколение среди женщин, занимавшихся тем же самым, чем сейчас занималась она сама: вели записи тайных знаний под покровом ночной темноты.

Ее пальцы мягко держали перо. Она выводила на чистой странице слова молитвы:

Для защиты ребенка во время родов

Х.Т.

* * *