Становясь Лейдой

Он пришел за ней через несколько часов после смерти его новорожденного ребенка, полный решимости произвести арест в присутствии свидетелей. Он привел с собой пастора и двух молоденьких батраков с магистратской конюшни – совсем юных мальчишек, которым даже нельзя было доверить поводья телеги с клеткой для ведьмы, – на случай попытки побега. Как будто немощная старуха и вправду могла бы сбежать. Ларс Кнудсен сжимал в руке Библию и теребил в пальцах простой деревянный крест, висевший у него на шее. Он не смотрел Хельге в глаза. И в кои-то веки не улыбался. Вот тогда она поняла, что дело плохо.

Единственное окошко в ее тесной камере – до него не дотянешься, слишком оно высоко – представляло собой просто жалкую дырку в стене, размером не больше ладони с растопыренными пальцами. Сквозь него еле проглядывал кусочек серого неба. Иногда снаружи доносились крики чаек. Ветер дул с севера, гнал морозную стужу из Финнмарка. Она была этому рада. Для нее это было напоминанием, что где-то там, за пределами тесного оркенского мирка, все-таки продолжается жизнь. Смерть ее не страшила. Она достаточно долго пожила на свете. Ей ничего больше не нужно от этого мира. Хотя временами ей было приятно вдыхать запах моря.

В замке звякнул ключ. Хельга быстро спрятала черный камень в башмак. Тяжелая деревянная дверь со скрипом открылась. Свет ударил в глаза, и Хельга прикрыла их руками. Запястья, натертые железными кандалами, отозвались саднящей болью. Железо, чтобы ослабить ведьму.

Надзиратель – племянник Иннесборга Олаф, такой же жирный и вечно потный, как его дядя, – гадливо сморщил нос:

– К тебе посетительница.

Хельга прищурилась. Сюда пускают посетителей? Кому вообще пришло в голову проведать ее в темнице?

Олаф поставил на пол поднос и ногой подтолкнул его к Хельге: краюха черствого хлеба и миска с какой-то серовато-бурой кашей.

– Дядя сказал, до суда тебя надо кормить.

Хельга кивнула, все понимая. Как только ее признают виновной, кормить сразу же перестанут. Скорее всего ее отвезут в Берген, где она будет гнить в тюрьме до конца своих дней. А в худшем случае просто повесят прямо тут, на оркенской площади.

Она даже не взглянула на поднос с едой. Олаф ухмыльнулся и отошел в сторону.

В дверном проеме встала Маева Альдестад. Ее огненно-рыжие волосы пылали еще даже ярче, чем запомнилось Хельге. Ее накидка еле сходилась на разбухшей груди, живот по-прежнему выпирал, словно она еще не разрешилась от бремени.

– У вас есть пять минут. Не тратьте время впустую. – Олаф захлопнул дверь и повернул ключ в замке.

Хельга вняла его совету. Она с трудом поднялась на ноги, суставы не гнулись, все кости ломило после ночи, проведенной сидя на жестком полу.

– Бога ради, зачем ты пришла? Совсем с ума спятила?

Маева моргнула. Оглядела темную камеру с ее убогой обстановкой. Охапка прелой соломы вместо подстилки. Ведро, чтобы справлять нужду. Маленькая кастрюлька с водой, из которой торчал ржавый черпак.

Старуха обвела камеру широким жестом:

– Почти так же уютно, как дома. Правда, кормят паршиво. – Она поддела ногой ложку, воткнутую в кашу. Ложка со звоном упала Маеве под ноги. Маева даже не шелохнулась. – Ты пришла без малышки. С ней что-то не так? – Голос Хельги звучал резко, сердито.

Маева покачала головой:

– Она дома, с Питером. С ней все хорошо… Я сказала ему, что мне надо пойти к вам, и он согласился. – Старуха хмыкнула, но Маева продолжила говорить: – Вы сами знаете, зачем я пришла, фру Тормундсдоттер. Это я виновата. Но я постараюсь вас освободить.

Хельга подняла руки, закованные в кандалы. Цепь зазвенела.

– Я здесь вовсе не из-за тебя. Вообще забудь мое имя, не смей его упоминать. Иначе мы обе умрем. – Последнюю фразу она произнесла едва слышным шепотом.

Маева принялась расхаживать по тесной камере. Три шага туда, три обратно – от стены до стены.

– Но если я все расскажу, если я подтвержу, что вы приняли у меня роды и все прошло хорошо…

– Нет. Не говори никому ни слова. Иначе нам с тобой несдобровать.

Маева нахмурилась:

– Но если вас арестовали за врачебную ошибку…

– За незаконную практику. Врачебные ошибки бывают только у настоящих врачей, у кого есть разрешение практиковать. Иннесборг – обманщик и лжец. Он меня умолял принять роды у его жены. Божился, что, если я соглашусь, он никогда больше не посадит меня в тюрьму. – Она улыбнулась щербатым ртом. – И вот я снова здесь. Третий раз всегда волшебный.