Становясь Лейдой

Наступает долгая тишина. Они оба молчат. Я приподнимаю краешек одеяла, прислушиваюсь.

Уже все? Теперь можно спать?

– Но одной любви мало, чтобы тебя удержать, да?

– Ее хватит, чтобы спасти нас обоих. Чтобы спасти нашу дочь. Я больна, Питер. Я тебе говорю, как меня исцелить, но почему-то ты мне не веришь.

– Потому что это неправда.

– Правде не важно, веришь ты в нее или нет. Я прошу… нет, умоляю… чтобы ты меня спас. Я не ожидала, что Лейда станет такой… что власть древних времен так велика. Я думала, она будет такой же, как ты – я об этом молилась, – я всем сердцем хотела, чтобы она была самым обыкновенным ребенком.

– Она немного другая, да… как ее мать. Но внутри она самая обыкновенная… как ее отец. – Он говорит тихо и мягко. – В ней соединилось все лучшее от обоих родителей.

– Боги поразили тебя слепотой.

– Это ты пребываешь в иллюзиях. Бог ты мой… Диагноз, поставленный Якобсеном, все объясняет. Тебе и вправду стоило бы лечь в больницу. Тебе станет лучше. Нам всем станет лучше.

Я слышу, как хлопает дверь. Слышу тяжелые папины шаги на лестнице.

И часы: тиктиктик. Как будто время и само хочет сбежать.

И мама плачет, а потом, видимо, засыпает.

Сон

Маева засыпает в слезах. Слезы льются и льются. Даже во сне.

Там, во сне, слышится крик снаружи. Она бросается к лестнице. Она еще очень слаба, но материнское сердце заставляет ее бежать со всех ног. Она знает, когда нужна своей дочери. Этот зов не спутать ни с чем. Распахнув дверь, она выходит наружу. Снежная буря – в сентябре – врывается в дом, белый взвихренный демон.

Она видит, как Питер бежит сквозь метель с вилами в руке.

Лейда стоит босиком на нижней ступеньке крыльца и указывает на что-то посреди двора.

И вот странное зрелище: по свежему белому снегу ползет, извиваясь, большая черная змея. Маева бросается к дочери и хватает ее на руки. Питер бросает вилы. Они переворачиваются в полете, только это уже не вилы, а что-то другое: что-то острое и опасное, в потеках засохшей крови. Оружие бьет точно в цель, острый крюк перерубает змею надвое. На белый снег вываливаются красные внутренности.

Лейда рыдает.

Питер вытаскивает из земли вонзившийся клинок. Стряхивает налипшие кишки, поднимает убитую змею.

– Все хорошо, мой крольчонок. Я ее убил. Не надо плакать, – говорит он и протягивает ей змеиный труп.

Лейда хлюпает носом и шепчет, уткнувшись лицом в Маевину шею:

– Но этот змей был нашим другом. Да, мама?

Маева просыпается вся в слезах, потрясенная и растерянная. Она содрогается, осознав, во что превратились вилы, брошенные Питером.

Это был хакапик[61].

Что есть

Утром мир просыпается без единого звука, птицы и те не поют. Не слышно даже тиканья часов. Небо в моем окне прячется за густым серым туманом. Я отворачиваюсь от окна и смотрю в стену; мне тоже хочется спрятаться. Позабыть обо всем, что случилось за последние несколько дней. И особенно врачебный осмотр, папину грусть, мамины слезы. Эту странную маску, спрятанную у меня в шкафу. Свернувшись калачиком, я лежу, накрывшись одеялом с головой, и притворяюсь, что сплю.

Слышу тяжелые, громкие папины шаги.

– Просыпайся, мой маленький kanin. Сегодня поедешь со мной.

Я шепчу из-под одеяла:

– Hvor, Far?[62]

– В город. Надевай свое самое красивое платье.

Я откидываю одеяло, издав тихий радостный возглас. Мы опять едем в Оркен? Так скоро после церкви?

Мама кричит из соседней комнаты:

– В город, Питер? Что тебе там понадобилось?

Он подмигивает мне и говорит, высунувшись в коридор:

– Мне надо забрать свое жалованье. Капитан будет в Оркене всего один день, так что, хочешь не хочешь, придется ехать сегодня. Тебя уже не лихорадит, вчерашняя бледность почти прошла. Тебе нужен отдых, Мае, и лучше, чтобы мы тебе не мешали. Ты лежи, спи побольше. Мы вернемся еще до заката.

– Но, Питер… Мне кажется, Лейде не надо никуда ехать. В ее нынешнем состоянии.

– В ее состоянии? – Папа выходит из комнаты, и теперь я его не вижу. – Значит, теперь ты согласна с доктором Якобсеном?

– Хорошо. Ладно, пусть едет.

Папа возвращается в мою комнату и опять мне подмигивает. Я открываю шкаф. Там висит только серое платье. Потом я вспоминаю: мое второе платье еще сушится после стирки, после позавчерашнего урока плавания. Я быстро хлопаю себя по ногам. Все сухо. Я тянусь за серым платьем.

– Нет, Лейда… мы едем не в церковь.

Папа подходит к шкафу. Наша находка – мамин секрет – лежит в самом низу. Я быстро закрываю дверцу и прижимаю к груди серое платье.

– Второе платье еще не высохло, папа.

Папа хмурится:

– Но у тебя же наверняка есть еще платья.

Мама раздраженно кричит:

– Мы не можем позволить себе такой роскоши, муж. Пусть едет в домашнем. С чего бы ей красоваться? Сегодня не воскресенье.

Он проводит языком по зубам, словно пытаясь вытащить застрявший кусочек мяса.

– Может, пора и позволить себе небольшую роскошь. – Он кладет руки мне на плечи, его глаза сияют. – Давай-ка заедем на рынок. Выберешь себе материю, и мама сошьет тебе новое платье ко дню рождения. Что скажешь, крольчонок?

Я с восторгом хлопаю в ладоши:

– А так можно, да?