Становление спецслужб советского государства. 1917–1941 гг.

Сталин посчитал, что пришло время осадить своего «цепного пса» Ежова, а стране и народу в очередной раз явить «врагов» — виновников чудовищных злодеяний и преступлений. Одним из первых «козлов отпущения» стал Леплевский, наиболее рьяный исполнитель предыдущих разоблачений «военно-фашистского заговора в Красной армии» и в партийных организациях Украины. Выправлять линию партии в органах госбезопасности взялся новый ставленник Сталина Михаил Фриновский. Он со своей командой, поработав как следует в Киеве, подготовил «схему заговора» и подобрал в нее исполнителей. И когда все было готово, настал черед самого Леплевского. 26 апреля 1938 года его арестовали и предъявили стандартное обвинение: «участие в правотроцкистской антисоветской организации и проведение контрреволюционной деятельности».

Арест Леплевского, а затем Молчанова послужил сигналом для Люшкова, что и над его головой сгущаются тучи. Холодная логика говорила: следующим в этой цепочке арестов станет он. Поэтому вызов в Москву для него мог закончиться в камере внутренней тюрьмы на Лубянке. Лишним подтверждением тому являлся предстоящий приезд в Хабаровск ставленника Фриновского и Евдокимова начальника УНКВД по Западно-Сибирской области майора госбезопасности Григория Горбача. В телефонном разговоре он что-то плел насчет того, что по указанию наркома едет изучать положительный опыт работы управления по Дальневосточному краю в выявлении и изобличении заговорщиков. Но это не ввело в заблуждение Люшкова.

Он без сил рухнул в кресло и долго не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Им овладело полное безразличие ко всему происходящему. Как сквозь вату до него доносились телефонные звонки, но он не брал трубки. Все его существо замирало в ужасе от одной только мысли оказаться в руках следователя-садиста Хвата или Влодзимирского — начальника следственной части по особо важным делам НКВД СССР. В сравнении с их пыточным арсеналом тот, что Люшков и его подчиненные применяли к подследственным: «бутылочка», когда несчастного заставляли часами сидеть на горлышке бутылки, «шкатулка» — сутками держали в стенном шкафу или «пианино» — крошили пальцы ящиками письменного стола, выглядел детской забавой.

Люшков в ужасе вжался в кресло. Его воспаленный мозг терзали нечеловеческие крики, стоны и мольба замученных им жертв; хруст сломанных костей и треск рвущейся на куски кожи; рев, истеричные вопли и мат озверевших от пролитой крови садистов-следователей и их подручных из комендантской роты; монотонная дробь пишущей машинки, и шелест накрахмаленной блузки секретаря-машинистки.

Люшков ринулся к сейфу и принялся перебирать документы, остановил выбор на особой важности материалах: Алфавитной книге пофамильного учета внутренней и закордонной агентуры, шифркодах, обобщенной справке на арестованных и находящихся в оперативной разработке японских резидентов и агентов, карте с расположением частей Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, и запихнул в портфель. Подумав, добавил к ним две гранаты, запер кабинет, спустился к дежурному по управлению и объявил, что выезжает на явку с особо ценным агентом.

Водитель предупредительно выскочил ему навстречу и распахнул дверцу. Люшков швырнул портфель на заднее сиденье, сам занял место впереди, остановившимся взглядом смотрел перед собой и ничего не замечал. Он жил только одной мыслью: «Вперед к границе!» Позади остались пригороды Хабаровска. Вскоре шоссейка сменилась проселочной дорогой, и суровая тайга подступила к обочине. Машину затрясло на ухабах. Люшков не обращал на них внимания, торопил время и подгонял водителя. Незадолго до рассвета они подъехали к воротам 59‐го Посьетского погранотряда. Часовой-рядовой впервые увидел столь высокого начальника, как комиссар государственной безопасности 3‐го ранга, растерялся, забыл спросить пароль и открыл проезд. Машина вкатилась во внутренний двор. На гул мотора из штаба выскочил капитан — начальник погранотряда. Одернув на ходу гимнастерку и чеканя шаг, он направился к машине. Люшков открыл дверцу и ступил на землю. Капитан вытянулся в струнку, вскинул руку к козырьку фуражки и обратился с рапортом:

— Товарищ комиссар госбезопасности 3‐го ранга… — и осекся. Его лицо исказила судорожная гримаса.

— В чем дело, капитан?! Это что за доклад? — рявкнул Люшков, и его пронзила страшная догадка: «Сволочи, неужели доперли?! У него приказ на мой арест!»

Подтверждение ей он нашел в глазах капитана. В них плескались растерянность и страх. Его рука дернулась к кобуре с пистолетом, а с побелевших губ сорвалось:

— Т-товарищ комиссар госбезопасности 3‐го ранга, у-у меня приказ арестовать вас.

«У-у, б… очухались! Что делать?! Что?! Не дай ему опомниться! Сбивай с толку!» — и Люшков обрушился на начальника погранотряда:

— Ты чо несешь, капитан?! Ты чо, не видишь, кто перед тобой стоит?!

— В-вижу, но у меня приказ, — лепетал тот.

— Какой, на хрен, приказ?! Это деза врага, а ты уши развесил!

— Никак нет.

— По каким средствам связи получил приказ?

— По телефону, товарищ комиссар госбезопасности 3‐го ранга.