Становление спецслужб советского государства. 1917–1941 гг.

К тому времени суета на палубах улеглась, и сотни нетерпеливых взглядов пассажиров снова сошлись на капитане Сенькевиче. Тот, преисполненный собственной значимости, выдержав паузу, махнул рукой оркестру. В лучах яркого солнца медь инструментов полыхнула жаром. Музыканты выдали заключительный аккорд, и, когда затих последний звук, Сенькевич распорядился поднять трап и отдать швартовые.

В воздух взлетели канаты и шлепнулись на палубу. Вахтенные подхватили их и сноровисто закрепили на кнехтах. Заливистый гудок парохода «Цесаревич Георгий» проплыл над Цемесской бухтой. В ответ причал взорвался прощальными возгласами провожающих. Через мгновение этот радостно-оживленный гам потонул в мощном гуле заработавшего на полную мощь дизеля. Корпус парохода сотрясла крупная дрожь. Прошла секунда-другая, вода за кормой вспенилась седыми бурунами, «Цесаревич Георгий» медленно отчалил от причала, совершил левый разворот и, набирая ход, лег на заданный курс.

Сенькевич, поручив управление пароходом первому помощнику, покинул капитанский мостик и спустился в кают-компанию. Там от его имени был дан обед для петербургской и московской знати. Среди нее находилась графиня Дашкова, о которой в Москве только и было что разговоров о ее нашумевшем романе с индийским йогом и магом Похериманду. Он прославился тем, что целиком глотал не только сабли, но и ядовитых змей. Не оставался без внимания и князь Повесов. Слухи о баснословном богатстве, свалившемся на голову ловеласа после смерти старухи-скряги Жлобской, не давали покоя великосветским львицам. Сердца же юных, наивных дев больше занимал герой-красавец поручик Долбаков. В декабре в Москве, на Красной Пресне он под градом пуль бунтовщиков первым поднялся в атаку и повел своих подчиненных на приступ баррикад. Ранение не остановило поручика, он продолжал сражаться до тех пор, пока сознание не покинуло его. О тех суровых днях напоминал шрам на левой щеке Долбакова и мертвенная бледность лица. Она давала повод завистникам и злым языкам подозревать его в том, что он извел на свою физиономию не меньше пуда пудры. Поручик же не обращал внимания на злопыхателей и продолжал купаться в многообещающих взглядах пылких юных красавиц.

После завершения обеда последовал неизбежный в курортной жизни променад, сопровождавшийся перестрелкой многозначительными взглядами и легким флиртом. Опытные в делах сердечных матроны ни на шаг не отпускали от себя неискушенных дев и пытались оградить их от домогательств московских и петербургских повес, жаждущих бурных развлечений. Но все эти попытки были тщетны, в воздухе, казалось, был разлит эликсир любви и страстного желания. Он кружил головы как молодым, так и старым и порождал скоротечные бурные романы.

На нижней палубе царила иная атмосфера. Ее пассажирам было не до морских красот и любовного флирта, большинство из них, купив на последние гроши билет, бежали от беспросветной нужды и разрухи, в которые после революционных потрясений все глубже погружалась центральная часть России. Одни надеялись пережить в Грузии холодную зиму и найти хоть какой-то заработок, другие — паломники, — их оказалось немало, полагаясь на волю Божью, рассчитывали обрести душевное успокоение и надежду на лучшее будущее в святых местах Нового Афона.

Особняком от остальных пассажиров держалась дружная компания из двенадцати паломников. Собравшись вокруг рыжеусого кавказца-монаха, они что-то живо обсуждали. Обрывки разговора если и долетали до постороннего уха, то вряд ли могли сказать что-то непосвященному. Короткие распоряжения рыжеусого монаха принимались паломниками без спора и возражений. Выслушав его, компания, разбившись на пары и прихватив с собой увесистые торбы, разбрелась по пароходу.

Не успел скрыться за горизонтом Новороссийск, как погода резко изменилась. Море покрыла мелкая рябь, солнце затянула сизая дымка, в снастях сердито засвистал ветер, седые барашки вспенились перед носом парохода. Прошел час, и диск солнца, подобно запылившейся керосиновой лампе, тусклым светом залил море. Приближался шторм. Волны росли на глазах и, наливаясь свинцом, жадными языками облизывали пароход. Под их ударами корпус жалобно поскрипывал, а палуба отзывалась судорожной дрожью. Она передавалась пассажирам, великосветская публика поспешила разойтись по каютам, а простому люду на нижней палубе ничего другого не оставалось, как искать укрытия от ветра и волн за палубными надстройками.

Сенькевич вынужден был оставить гостей в кают-компании и подняться на капитанский мостик, чтобы взять управление пароходом на себя. Шторм быстро набирал силу. Море вспучилось и грозно зарокотало. Нос «Цесаревича Георгия» все глубже зарывался в волну. Бурные потоки воды раз за разом обрушивались на нижнюю палубу, злобно шипящие языки извивались под ногами пассажиров третьего класса, забирались под шлюпки и, прихватив с собой что-нибудь из вещей, скатывались за борт.