Становление спецслужб советского государства. 1917–1941 гг.

Спустя неделю 6 ноября «золотой караван» прибыл в порт Одессы и дальше на специальном поезде под надежной охраной был переправлен в Москву. Там посол Испании М. Паскуа передал его по акту в Народный комиссариат финансов СССР. С советской стороны подписи поставили заместитель наркома иностранных дел Н. Крестинский и заместитель министра финансов Г. Гринько.

После войны, в 1952 году, Орлов опубликовал в Нью-Йорке свою книгу «Секретная история Сталинских преступлений» (The Secret History of Stalins Crimes), в которой рассказал о тайне «золотого каравана». Она вызвала волну обвинений со стороны западных стран о присвоении советским руководством золотого запаса Испании. Излагая свою версию, Орлов, видимо, желая себя обелить, постарался переложить всю ответственность за «совершенное преступление» на Сталина.

Но преступления как такового не существовало. В действительности, по согласованию с республиканским правительством, в течение трех лет войны «испанское золото» использовалось на закупки вооружений, поддержку испанских эмигрантов и финансирование разведывательной деятельности, направленной против фашистских режимов. Более того, в ходе развернувшейся в СССР кампании солидарности в поддержку борьбы испанского народа против фашистской агрессии советскими гражданами только за август — декабрь 1936 года, по отчетам ВЦСПС, было собрано 115,5 млн рублей. И эта помощь продолжалась и в дальнейшем. Окончательно вопрос с «золотым запасом» перед правительством Испании был закрыт в 1960 году поставками нефти из СССР по клиринговым ценам.

Но тогда, в 1936 году, Орлов и не помышлял уличать Сталина в «воровстве» золота и других преступлениях. Указания, поступавшие от самого Хозяина, несомненно, тешили его честолюбие, и он лез из кожи, чтобы выполнить любое задание, исходившее от Ивана Васильевича. Майор государственной безопасности, имевший «счастье» раз в году, в годовщину образования ВЧК — НКВД, лицезреть в президиуме советских вождей и часами дожидавшийся приема у начальника управления, теперь в роскошном номере отеля «Гэйлорд», расположенного неподалеку от знаменитого дворца Прадо, в окружении вооруженной до зубов охраны, вкусив всю сладость почти неограниченной власти, спешил воспользоваться ею сполна. Его модный, надраенный до зеркального блеска ботинок бесцеремонно открывал двери в самые высокие кабинеты испанского правительства. Премьер Л. Кабальеро, министр финансов Х. Негрин, лидеры партий Х. Диас и другие ловили каждое слово самого «представителя Сталина» — так, без лишней скромности, представлял себя Орлов. Его слово весило гораздо больше других советских высокопоставленных советников — Штерна и Берзина, елозивших животами по переднему краю обороны, так как звучало не только в кабинетах наркомата, но и в Кремле.

Из многочисленных воспоминаний современников Орлова о том периоде его жизни наиболее яркие и достоверные оставляют впечатления бойца интербригады, впоследствии сотрудника советской резидентуры в Испании К. Хенкина. В числе других добровольцев он по нелегальному каналу прибыл из Франции в Испанию. После бессонной ночи, проведенной в душном, битком набитом добровольцами вагоне поезда, голодный и усталый он добрался до Валенсии и отыскал отель «Метрополь», куда переместилась штаб-квартира советской разведки. Пароль, полученный в Париже от ее негласного сотрудника С. Эфрона, открыл ему доступ на особо охраняемый шестой этаж, где проживал Орлов.

Дальше слово лучше предоставить самому Хенкину:

«Когда мы (Хенкин с телохранителем. — Примеч. авт.) вошли в комнату, Орлов сидел довольно далеко от меня. Я поразился, насколько тщательно он ухаживал за собой. Он только что побрился и сбрызнул себя одеколоном. На нем была утренняя одежда: фланелевые брюки и шелковая сорочка без галстука. На поясе, в открытой замшевой кобуре, виднелся «Вальтер» калибра 7,65…» (Царев О., Костелло Д. Утраченные иллюзии. С. 316).

Усталый и голодный доброволец, горевший желанием поскорее сразиться с фалангистами, видимо, ожидал увидеть перед собой изможденного и пропахшего порохом аскета-коммуниста, отдававшего всего себя фронту и победе. И чем дольше продолжался этот прием, тем во все большее изумление приходил Хенкин: