Становой хребет

— Гм-м… Да покутить любо мне там, дурь свою проявить. Тут счас прижали с этим делом, живо в укорот попадаешь. А всё же, тянет сюда невозможно. Счас душенька от радости поёт, жить охота! А как к золотью подберёмся, это уж совсем безумством станется.

Поглядишь. Ево ить надо передурить, золотьё-то, не всякий раз оно даётся в руки. В этом и услада вся. Сыскать неведомую россыпушку под землёй, объегорить её скрытность и достать на свет божий. О-о-х, бра-а-ат!

Не приведи Бог тебе заразиться моей болезнью — пропала головушка почём зря. А дурней и лучше этой болячки не сыщешь, такую усладу открывает, прямо страсть какая-то.

Погоди чуток, скоро прознаешь. Есть у меня в запасе ключик и шурфик при нём. Как пески из него на лотке промоешь — и аж страх забирает.

Дюже богатое золото, так и лезет в руки. А это не к добру, боюсь я его ворошить. По приискательскому обычаю вообще грех говорить о золоте вслух, удачи не будет. Оно услышит трепотню и уйдёт в землю. Только я в эти сказки не верю, никуда оно не девается.

Ключик энтот на чёрный день таю, когда сила убавится, да и мало интересу за неделю обогатиться до грыжи в пупе и отправиться назад пьянствовать. Так от запоя сгинешь. Весь смак в том, чтобы новый ручьишко сыскать, добиться к пескам в неведомом месте.

Веришь, когда берёшь первую пробу в новых шурфиках, аж руки трясутся и слёзы по бороде бегут. Ежель нет фарту, думаю: «Ну, ладно, поглядим чья возьмёт».

Другой ключик испытываю, да так уж навострился, как сквозь землю чую, где оно растеклось. Без промаху бью шурфы, хоть малость, но завсегда есть знаки в лотке. А по знакам выйти на россыпь — плёвое дело.

— Нас охрана с границы не настигнет?

— Не должно… У них счас реденькие заставы, в землянках перебиваются. Попробуй уследить за такой ширью. А коли настигнут — не вздумай стрелять это тебе не харбинские офицеры живо продырявят.

Служат там зачастую зверовщики, лихие ребята. Оружие я припас только для пропитания охотой, иль банда какая перевстренет. Прежде чем ево употреблять — крепко думай, в кого палишь на этой земле. Ясное дело…

— Да-а… Не могу забыть ту гранату, душа изболелась.

— Забудь. Ты, нечистая сила, энтим разом умудрился многие душеньки от смерти спасти, не только наши.

— Как, спасти?

— Прибрал ты ихнева атамана Аркашку Долинского. Он зверствовал на крови и заслуженную кару принял. Судьбой ему так дано помереть за разбой. А с ним двое головорезов прибрались, добаловался с огнём. Если б не ты — хана-а… Кишки вон.

У Егора отлегло от сердца, раз бандиты матёрые, стало быть, сами искали беду, но всё-таки, осталась какая-то жалостливая печаль за себя, даже перед Игнатием было совестно за побитых, ведь руку-то поднял на святая святых — на человека, не сгубиться бы и не привыкнуть бы к этому страшному ремеслу.

Вскипела вода. Парфёнов настрогал ножом плиточного китайского чая, круто заправил котелок горстью заварки и выставил остужать его на порог. Сам прилёг на подсохшую травку у стенки фанзы, блаженно потянулся.

Солнышко по-летнему припекало, вытягивая из земли густые ростки разнотравья и отпаривая смолистую духоту бархатно-зелёных сосен.

Торопливо сновал красноголовый дятел на сухостоине, выстукивал, гвоздил остреньким клювом с яростным азартом и деловой озабоченностью, укоризненно косил на развалившихся без дела незваных пришельцев.

Вдалеке гахнул одинокий выстрел, и Парфенов обеспокоено подскочил, вслушиваясь в еле внятный шум просыпающегося от зимы леса.

— Видать, охотник… Да кто знает, давай проглотнём чайку — и спешить надо. Не место тут для днёвки. Напорется какой человек на нас — делу конец. Айда, брат. Нечистая сила, передохнуть не дают с пальбой своей.

Наспех поели японских консервов, обжигаясь запили густым чаем и снарядились в дорогу. Когда уже собрали в связку лошадей, подкатилась к ногам черногривая собака, деловито принялась лизать пустые банки и подбирать крошки на земле.

Приветливо шевелила скрученным хвостом. Егор кинул ей лепёшку сушёного мяса. Лайка жадно разгрызла её и проглотила.

— Дрянь дельце, ясно дело, — насупился Игнатий, — видать, отбилась от хозяина, а нас по следам отыскала. Ещё сунется охотник искать, поехали!

Тронулись, выбирая прогалы между деревьями. Егор обернулся и увидел сидящую у фанзы собаку с поднятыми торчком ушами. Тихонько свистнул. Она сорвалась с места, резво настигла караван, голодно поглядывая вверх.

Он достал из тороков ещё мяса, кинул. После третьего куска черная, с белой грудкой лайка побежала впереди, рыская по сторонам, что-то узнавая по запахам и радуясь.

— А ить прибилась, Егор! — обернулся Парфенов. — Фартит нам с тобой. В тайге без собаки нельзя быть. Много шляется лихого народу, сонных могут перебить. Она не дозволит, — бросил собаке ржаной сухарь.

Незнакомка ловко поймала угощенье на лету и весело гавкнула, — замолчь, дура! Будешь теперь зваться Веркой, ежель не сбегёшь, — ласково загудел старатель, — Верка, а Верка? Нечистая сила тебя забери…