Станция Бахмач

Суматоха на рыночной площади была такой же, как в пятницу перед зажиганием свечей [18]. Рыночные торговки разбегались по домам со своими корзинами и тазами с овощами. Лавочники запирали лавки, закладывая тяжелые двери железными щеколдами. Женщины гонялись за предназначенными для Пейсаха курами, гусями и индюками, чтобы спасти их от наводнения, которого ожидали с минуты на минуту. Обыватели победней тащили за рога своих упирающихся коз, которые ни за что не хотели идти домой в такой ранний час. Только общинный козел, Лемл-холостяк, без присмотра кружил по рынку и с удовольствием подбирал картофелины, морковки и пучки петрушки, которые торговки обронили в суматохе. Евреи в одних подштанниках и талескотнах приставляли к чердакам шаткие лестницы, втаскивали по ним наверх жен, детей и все, что только можно было втащить, — все свое добро до последнего кусочка. Мужские окрики, женские вопли, девичий смех, мальчишеское ликование, мычание коров, меканье коз и квохтанье домашней птицы смешались в один мерный шум. Матери, со страхом ползущие по дрожащим ступенькам лестниц, не могли стерпеть радости сыновей и в сердцах напускались на них.

— Что на вас нашло, выкресты? — с горечью спрашивали они. — Тут плакать впору, такая беда…

Мальчики только сильнее заливались смехом, давая вырваться наружу радости, которая клокотала у них в горле. Карабканье по лестнице среди бела дня вместо учебы в хедере, переезд на чердак, полный соломы, досок, сундуков с пасхальной посудой [19]и всевозможной притягательной рухляди, — все это слишком сильно переполняло их радостью, чтобы можно было сдержать ее. Еще большим удовольствием было видеть, как папам и мамам, которые только и делали, что учили их манерам и приличному поведению, приходится вдруг бросать свои лавки, бесмедреши и дома и, подобно проказливым мальчишкам, взбираться на чердак. Беспомощность, растерянность и страх, которые слышались в суматошных криках родителей, так не шли им, взрослым и важным, что это и пугало мальчиков, и поднимало им настроение.

Вдруг все стихло. Душное напряжение стояло в воздухе и сжимало сердца. Даже собаки перестали лаять. Женщины, прижимая младенцев к груди, поднимали глаза к стропилам, с которых свисали бороды паутины, и, едва шевеля губами, молили Небеса о пощаде. Стоящая кругом тишина довела напряжение до предела. Вдруг мальчики завидели надвигающуюся издалека волну и разорвали тишину криками.

— Папа, мама, она надвигается! — оповестили они родителей. — Она приближается…

Тут уж ее смогли увидеть и взрослые, даже подслеповатые старики. Она, эта волна, надвинулась без малейшего признака прежнего плеска и грохота, но насколько тихо она пришла, настолько же быстро залила все вокруг. Вскоре в чердачные щели можно было разглядеть плывущее крестьянское добро — соломенную крышу хаты, корыто, грабли и даже свинью, которая высовывала из воды пятачок и неистово визжала, жалуясь на свою горькую долю. Вода прибывала с каждой минутой. Вскоре на ее поверхности показались знакомые приметы местечкового быта — ожеги, деревянные лопаты, доски для раскатывания лапши, доски для высаливания мяса [20]и прочая кухонная утварь, которую в спешке забыли у дверей. Вместе с ней вода несла то потерянную курицу, то галдящего индюка. То тут, то там бесхозно проплывала вырванная из чьего-нибудь двора уборная, с замочком на двери и окошком в форме сердечка. Шла неделя «Ваикро» [21], но вспоминался потоп, умножение вод из недельного раздела «Ноех» [22], который читают в начале холодов.

Как Ной в своем ковчеге, так мясники и извозчики плыли по умножившимся долинецким водам на всем, что только могло плыть: на лоханях, на корытах и на сколоченных из досок плотах, гребя ожегами, лопатами и жердями. Закатав выше колен штаны, засучив рукава пиджаков и рубах, они везли еду женам и детям, сидящим на чердаках, гонялись за уплывающей утварью, приносили известия о подъеме воды.

— Гоп, гоп, — покрикивали они гулко, как плотогоны, и тем изрядно поднимали свой, по обычаю, низкий статус в общине [23].

Чаще других было слышно братьев-портняжек Шимена и Лейви, прозванных «коленами».

Смуглые, с черными вьющимися волосами, с яркими черными глазами и белыми смеющимися зубами, проворные и настолько похожие друг на друга, что было совершенно невозможно угадать, кто из них Шимен, а кто Лейви, они как черти носились на лодке, которую стащили у какого-то деревенского рыбака, и наполняли затопленное местечко шумом, смехом и пением. Братья передавали приветы от одной отрезанной семьи другой, выполняли поручения, развозили почту и без умолку травили анекдоты, рассказывали о происшествиях, передавали сплетни.