Станция Бахмач

С кожаным ранцем за плечами, в облезлой папахе, надвинутой на глаза, Пинхас Фрадкин крался вдоль плетней родной деревни так, как будто это было чужое, опасное место, пока не вышел на большак, который вел к отдаленной станции. Дул ветер, он трещал негустыми кустами, запах которых чувствовался во мгле то тут, то там среди разбросанных по степи осенних пашен, дул ветер и уносил прочь одинокого ночного путника. Пинхас почти бежал, словно каждое мгновение предстоявшего неблизкого пути казалось ему слишком долгим.

3

Они не пришли, эти корабли с Востока, в одесский порт, ни они, ни корабли из других стран.

Каждый день, снова и снова, Пинхас Фрадкин отправлялся на берег и каждый раз возвращался ни с чем. Порт был пуст. Не видно было больше ни иноземных купцов и матросов, ни комиссионеров и маклеров, ни портовых грузчиков с тюками на головах. Гигантские зернохранилища, могучие элеваторы, таможня, торговые здания, конторы, агентства, дома и хибары — все стояло пустым и заброшенным, с выбитыми стеклами в зарешеченных окнах, с тяжелыми ржавыми замками на массивных дверях. Подъемные краны, вагонетки и рельсы полностью проржавели. Стены были залеплены ободранными плакатами и воззваниями, от царских, с двуглавыми орлами, до немецких, австрийских и революционных всех мастей. Рядом с ними красовались неприличные надписи и рисунки мелом, краской и дегтем, оставленные всякими бездельниками. Местами над руинами портовых строений еще качались на ветру вывески, изъеденные соленым морским воздухом, печально постукивая в такт стенаниям волн. Среди всего этого упадка и запустения остались только бродяги обоего пола, в пестрых лохмотьях, заросшие, растерянно копошащиеся, собирающие куски железа, тряпки и что придется. Портовые проститутки по довоенной привычке двигались процессиями вдоль пристани, высматривая иноземных матросов, хотя хорошо знали, что ни один из них больше не появится. Даже бездомные собаки и кошки, дикие голуби и чайки покинули заброшенный порт, отчаявшись найти в нем пищу.

Ничто больше не приходило в некогда веселый портовый город: ни корабли, ни поезда, ни даже деревенские телеги с овощами и молоком. Пришел только голод, голод и эпидемии, восстания и правительства, все время — новые, приносящие с собой свинец и смерть. Пинхас Фрадкин слонялся без дел по заброшенному городу, одинокий, голодный и, как никогда прежде, потерянный. Он вернулся на Молдаванку, где когда-то жил до войны, и попробовал давать уроки святого языка в знакомых домах. Но теперь никому не были нужны святой язык и его грамматика. Ему не удалось найти уроки и по светским предметам — математике или латыни. Никто больше не учился в заброшенном городе. Школы, без отопления, без света, были закрыты или полупусты. Учителя разбежались кто куда: кто менял старую одежду на муку и картошку на толкучке, кто бежал в деревню, чтобы снискать пропитание от земли, кто пошел в армию, одну из многочисленных армий, которые воевали друг с другом. Даже старые учителя, которые уже не годились ни на что, кроме преподавания, и судорожно цеплялись за свои школы, не знали, чему учить и как учить, потому что каждый день была новая власть, отдававшая им новые приказы.

Она, эта власть, менялась в городе так же часто, как погода на море. После того как немцы с пиками на касках и австрияки в обмотках оставили город, по нему на крестьянских лошадях стали разъезжать украинские отряды: хлопцы в полушубках и хвостатых шапках с бесшабашными воинственными украинскими песнями на устах и желто-голубыми знаменами на длинных пиках. Немецкие воззвания на стенах они заклеили своими воззваниями, полными новых приказов о новых порядках и установленных ими законах. Они сорвали таблички со старыми названиями улиц и площадей и на их место приколотили другие — с новыми; они приказали замазать на вывесках русские слова и намалевать поверх них украинские; они запретили прежние газеты, журналы и учебники и приказали издавать вместо них новые. Они выпустили арестантов из тюрем и посадили на их место других людей. Они упразднили все прежние деньги — керенки, царские ассигнации, марки и кроны — и ввели «карбованцы», банкноты на специальной бумаге, напечатанные специальной краской. Сразу же вслед за этим возросла дороговизна, усилились голод и столпотворение на рынках, где «бумажки» никто и в руки не брал, а продукты выменивали на вещи. Хлопцы в хвостатых шапках не переставали хватать людей на улицах и набивать ими тюрьмы. Темными ночами были постоянно слышны стрельба, вопли истязаемых, крики о помощи и эхо пулеметных очередей.