Станция на пути туда, где лучше

Шесть дней спустя, во время дознания, инспектор Барбер все-таки доказал. Он по-своему истолковал коронеру обстоятельства дела: она села в машину с Фрэнсисом Хардести и проехала с ним девятнадцать миль до Одлема лишь потому, что он пообещал ей встречу со мной. Она поехала ради меня, настаивал Барбер. Банкнота служила приманкой. План он продумал заранее, перед встречей. А ружье достал, лишь когда они выехали с автостоянки на темную дорогу, где можно угрожать без свидетелей.

Поделюсь с тобой важным открытием: рассказывать о событиях и выяснять истину – совсем не одно и то же. Не бывает рассказа без умолчаний. Когда мы говорим, то непременно что-то упускаем. Иногда намеренно, ради самозащиты. А иногда невольно, по забывчивости, по недомыслию. Как ни крути, этого не избежать. Я пытался изложить тебе свою версию событий как можно полнее. Но наверняка, при всем моем старании, хоть что-нибудь важное да упустил. Потому, вспоминая следствие, тяжело винить Деклана Палмера и других свидетелей. Ведь как бы строго мы ни держались правды, без недомолвок не обходится. Рассказывать – значит искажать.

Если бы я был на суде, то лишь я один мог бы указать на неточности в словах Деклана Палмера. То, о чем он умолчал, не повлияло на заключение суда (четыре умышленных убийства и самоубийство) – считай, было незначительным. Но его умолчания исказили облик моего отца, и меня до сих пор огорчает, что очевидно это лишь мне одному. Вот версия Палмера.

“Нет, строго говоря, я его не увольнял. Он у нас работал неофициально, с почасовой оплатой. Я просто перестал ему платить. У нас уже был старший плотник, с неплохой ставкой, и трое временных, лучшим из них был Барни Седдон. Надо было перераспределить бюджет, и от одного я решил избавиться – от того, кто, на взгляд старшего, был слабым звеном, без кого можно обойтись, и им, увы, оказался Фрэн… Спору нет, он был недоволен. Закатил скандал у меня в кабинете… это, собственно, и не кабинет вовсе – вагончик на стоянке, где мы с режиссерами заседали… Опрокинул шкафчик для документов. Рвал и метал… Знаю я, по сути, немного. Слышал, что они с Хлоей встречались и как-то нехорошо расстались… Да, он вполне мог ревновать. Я слышал, у нее завелся другой, и если так… Честно говоря, в личную жизнь сотрудников я не вникаю. Мое дело – чтобы график съемок не срывали и из бюджета не выбивались, на то я и продюсер. Скажу одно: Хлоя была невероятно талантлива и все ее любили”.

И в протоколе записано, что мой отец был неумелым плотником и из съемочной группы его выгнали за плохую работу. Я знаю, что это неправда, но доказать ничего не могу и сам себя ненавижу за то, что мне даже сейчас не все равно.

За все время расследования имя Евы Килтер не всплыло ни разу. Ни слова о том, что случилось у нее в гримерной. Ни намека на сплетни о ней и отце. Никаких подтверждений обвинениям Хлои Каргилл. Вначале меня удивляло, почему эту часть показаний Палмера не проверили. Даже подруги Хлои ни о чем таком не упомянули, когда говорили о ее разрыве с моим отцом. Получается, не знали? А может, ничего и не было? Точно я знаю одно: просматривая свои показания, я не нашел в них ни слова о Еве Килтер. Я прослушал записи своих бесед с инспектором, надеясь, что это ошибка, но записи лишь подтверждали: это мое упущение. Я ничего о ней не рассказал, не изложил подробностей – то ли в голове помутилось от горя, то ли даже тогда я невольно пытался его выгородить.

Вот видишь? Пробел.

Одни пробелы порождают другие.

Пробелы ведут к череде “может быть”.

К примеру: может быть, Деклану Палмеру незачем было признаваться, за что он уволил моего отца, ведь в полиции ни разу и не спросили о Еве Килтер. Может быть, он действовал в интересах проекта. Или в своих личных интересах. Может быть, он щадил репутацию Евы. Может быть, он говорил правду. Может быть, за столько лет я забыл, что говорила в машине Хлоя. Может быть, по прихоти памяти в моей картине событий откуда-то взялась Ева Килтер. Может быть, мне больше не стоит полагаться на свою память. Может быть, и тебе не стоит ей доверять.

Видишь?

Потому я вынужден усомниться и во многом другом. Взять, к примеру, документы, переданные в суд. Дело о разводе, составленное маминым адвокатом за четыре месяца до нашей поездки. Предупреждения о выселении, найденные по последнему официальному адресу отца, с требованием заплатить за квартиру. Документы о передаче собственности на дедушкину ферму посторонним людям. Дедушкино завещание, откуда имя Фрэнсиса Хардести было вычеркнуто в 1990-м. Письмо врача, наблюдавшего моего отца: “Здоровье мистера Хардести было в полном порядке, но состояние духа угнетенное”.

Все вместе они весьма убедительны. И указывают на его мотивы. И все же его натура не исчерпывается этими фактами, они не вяжутся с тем человеком, которого я знал, с его хладнокровием по пути на ферму, с его непоколебимым спокойствием на стоянке, когда он держал в руке обойный нож.