Когда я вошел в нее и ее бледные ягодицы зашлепали по моим бедрам – ритмично, хлоп-хлоп-хлоп, – я и не думал прекращать. Она сдавленно постанывала от удовольствия, и было в этих стонах что-то не совсем обычное, но знакомое. Я испугался: неужели я был уже с этой девушкой и забыл? Я замер, уткнувшись губами ей в спину.
– Что с тобой? – встрепенулась она. – Давай же. Я еще не скоро.
Подняв взгляд, я увидел в запотевшем зеркале наши отражения. И не остановился. Она двигалась в такт со мной, прижав локти к груди, а голову опустив на тумбу раковины. Вздохи ее сделались чаще, громче. Я снова поднял голову, посмотрел на себя, на нас. И из зеркала на меня уставилось его смутное отражение – в упор, непреклонно, безжалостно. Я остановился так резко, что она разозлилась.
– Нет, нет, нет, еще! Давай! Еще.
Схватила меня за руки, положила их себе на грудь, но я от ужаса не мог продолжать.
– Не могу, – сказал я. – Не могу.
– Правда? Но ты… но мы…
– Кажется, мне надо прилечь.
Она уронила голову на мраморную столешницу – то ли от досады, то ли от смущения.
– Хорошо, на кровати уж точно удобней, – сказала она.
– Нет, я все. Прости. Меня мутит слегка.
– Что-то съел?
– Нет, просто накатило.
– Ага, поняла. – И, глядя на меня, вздохнула: – Может, как-нибудь в другой раз.
– Прости, – сказал я. – Ты тут ни при чем.
Пока она снова плескалась в душе, я сидел у окна, разглядывая крытые рубероидом крыши соседних зданий.
– Мне уйти? – спросила она, выглянув из ванной в хлопчатобумажном халатике.
– Лучше составь мне компанию, – попросил я. – За номер заплачено, так давай переночуем.
– Если можно опустошить холодильник, то я согласна.
– Сколько угодно.
– Тебе не полегчало? – спросила она.
– Нет, но ничего страшного, бывает иногда.
Она лежала на кровати, щелкая пультом, прихлебывала вино из четвертушки. Я строчил сообщения на телефоне.
– Спать мне не в чем, – сказала она и, скинув халат, нырнула под одеяло.
Вскоре нудная комедия и алкоголь ее усыпили, а я покончил с письмами. Ноутбук я оставил на работе. Я был наедине с девушкой, совсем молоденькой, она спала нагая возле меня, и блики от телеэкрана плясали на ее худеньком плече. Рядом лишь она – да эти разговоры, вечные спутники бессонницы.
Терпение у моей жены ангельское. Историю мою она знает во всех подробностях, поэтому мирится с моими беспричинными вспышками, не теряя ко мне уважения. Она умеет отличать мою мимолетную грусть от затяжной тоски, и у нее хватает чуткости понять, когда я хочу поговорить, а когда – помолчать. Она знает, почему в шкафчике в ванной хранится флакон духов “Подсолнухи”, а в верхнем ящике комода в прихожей спрятана под замком полная аудиоверсия “Кудесницы”. Как сумела она продержаться со мной так долго, разглядеть меня за всеми моими несовершенствами? Внешняя холодность, напускная черствость, присущие мне странности – она пробилась сквозь все мои защитные оболочки и полюбила то, что нашла под ними. И я ответил ей любовью до того неуклюжей и сумасшедшей, что она, должно быть, до сих пор гадает – как и я, – когда же я наконец пойму, что она не замена моей матери. Все прошлые мои романы сгубило прискорбное заблуждение, что я могу своей жизнью исправить несчастный брак родителей – шаг за шагом, поступок за поступком, близость за близостью. Элиша все понимает, разобралась в первый же месяц – и почему-то осталась со мной. Уму непостижимо, как она терпит все мои глупые слова и дурацкие выходки. К примеру, когда я ей говорю: “Знаю, когда-нибудь у тебя будут дети”, а на самом деле имею в виду: “Знаю, ты мечтаешь, чтобы у нас был ребенок”.