Станция Одиннадцать

Кларк старался бриться каждые три дня. В туалетах не было окон, поэтому единственным источником света служил постоянно тающий запас ароматизированных свечек из сувенирного магазина, а воду приходилось нагревать снаружи, над костром. И все же Кларк считал, что результат стоит усилий. Несколько мужчин бросили это дело и заросли бородами, так что теперь выглядели, откровенно говоря, жутко. Кларк же не любил небритость отчасти из эстетических взглядов, а отчасти потому, что верил в теорию разбитых окон, что внешний разлад может проложить дорогу преступлениям посерьезнее. На двадцать седьмой день Кларк аккуратно разделил волосы на голове на две половины и сбрил левую.

— Носил такую стрижку с семнадцати до девятнадцати лет, — пояснил он Долорес в ответ на вскинутую бровь.

Долорес была коммивояжером, одиночкой без семьи, поэтому по праву считалась одной из самых разумных людей в аэропорту. Они с Кларком договорились, что Долорес скажет ему, если он вдруг начнет сходить с ума, и наоборот. Правда, Кларк не сообщил ей, что после долгих лет корпоративной респектабельности эта стрижка помогла ему вновь стать самим собой.

Чтобы сохранить адекватность, нужно было поработать с памятью и восприятием. Кларк научился не думать об определенных вещах, например о всех знакомых за пределами аэропорта. Но вдали, у самого ограждения, по-прежнему стоял безмолвный самолет «Эйр Градиа», о котором никто никогда не говорил. Кларк старался не смотреть в его сторону и иногда даже почти убеждал себя, что в этом самолете никого нет, как и во всех остальных. Не думай о страшном решении запереть судно изнутри, чтобы не допустить смертельную болезнь в забитый аэропорт. Не думай, чего стоило принять такое решение. Не думай о последних часах на борту.

После того как Рой улетел, каждые несколько дней выпадал снег, но Элизабет настаивала, чтобы взлетно-посадочная полоса постоянно оставалась чистой. Она временами пялилась на всех так жутко, что ее начинали бояться. Поэтому первое время ей приходилось каждый час очищать седьмую полосу в одиночку. Затем несколько человек все-таки вышли к ней, ведь знаменитости по-прежнему имели определенное влияние в обществе, а Элизабет была одинока и прекрасна. Да и в целом, почему бы нет? Трудиться на свежем воздухе казалось куда привлекательнее и полезнее, чем бродить по неизменным залам ожидания, размышлять о своих родных и близких, которых никогда не увидишь, или убеждать себя, что слышишь голоса из самолета «Эйр Градиа». В итоге над расчисткой полосы работали девять или десять человек, а периодически к ним примыкали и другие желающие помочь. Действительно, почему бы и нет? Даже если теория о карантине, которую выдвигала Элизабет, слишком хороша, чтобы быть правдой, по-прежнему оставались военные с их тайнами, подземными убежищами, запасами топлива, медикаментов и еды.

— Они прилетят за нами, и им понадобится чистая полоса, — сказала Элизабет. — Они нас спасут. Ты ведь понимаешь?

— Возможно, — ответил Кларк как можно мягче.

— Если за нами кто-то и хотел прилететь, — заметила Долорес, — то они уже были бы тут.

После катастрофы в небе показался лишь один летательный аппарат. На шестьдесят пятый день вдали промелькнул вертолет; едва слышный звук крутящихся лопастей донесся с севера и тут же стих на юге. Люди какое-то время простояли снаружи. Затем разделились на две смены для дежурства с яркими футболками, чтобы привлекать внимание пилотов днем, и ночи напролет жгли костры, но больше никто не пролетал мимо, кроме птиц и падающих звезд.

Ночное небо стало ярче. В ясную погоду звезды напоминали сгустки света, зависшие в невероятном количестве по всему небосклону. Заметив это, Кларк решил было, что у него начались галлюцинации. Он знал, что где-то внутри разбит, и сквозь трещины в любой момент прорастет безумие, как темные пятна рака костей на рентгенах его бабушки. Спустя пару недель Кларк задумался, что звезды появляются чересчур часто для галлюцинации, поэтому он все-таки рискнул заговорить об этом с Долорес.

— Нет, воображение не разыгралось, — ответила она.

Кларк постепенно стал считать Долорес своим ближайшим другом. Они весь день убирали в помещениях, а сейчас помогали развести костер из веток, которые кто-то принес из леса. Долорес все объяснила. Перед учеными времен Галилео стоял один из величайших для них вопросов — состоит ли Млечный Путь из отдельных звезд? Невозможно представить, чтобы кто-то задавался подобным вопросом в век электричества, но во времена Галилео ночное небо сияло, как и сейчас. Эра светового загрязнения подошла к концу. Сверкающие все ярче звезды свидетельствовали о том, что станции отключались и Землю охватывала тьма.

— Свет однажды вернется, — продолжала настаивать Элизабет, — и мы наконец отправимся домой.

Но можно ли было на самом деле в это верить?