Станция Переделкино: поверх заборов

У меня есть сильное подозрение, что отец не прочел ни одной из книг Сергея Сергеевича — ну, может быть, перелистал несколько первых страниц — о чем книга, он знал, все вокруг о ней тогда говорили.

Хотя отец и считал Катаева беллетристом, самым важным полагал хорошее письмо (он бы никогда не усомнился, как Гранин, в первостепенной важности того, как написано. На свой, разумеется, вкус).

Текст Сергея Сергеевича казался ему газетным — и самого Сергея Сергеевича он считал журналистом. Советовал мне — в присутствии того же Смирнова — учиться у него писать очерки (я даже запомнил наставление Сергея Сергеевича: “Для очерка прежде всего нужен хороший треп”.

Я сам не очень внимательно читал книги Смирнова с точки зрения литературы. Но соглашаться с отцом не тороплюсь, поскольку писавшие о книгах Сергея Сергеевича — не глупее нас, — отмечая несомненные достоинства его документальной прозы, предполагали, что автор сам отказывался от метафорического слога для достижения большей достоверности.

Отец не признавал литературы без вымысла. В не самые счастливые годы, когда не доводил он до завершения десятки начатых рукописей, я давал ему советы опубликовать что-нибудь из множества дневниковых его тетрадей или дорожных записей. Отец неизменно отвечал словами Пушкина: “Над вымыслом слезами обольюсь”.

Сергей Сергеевич с любопытством расспрашивал об авторе “Молодой гвардии”. И, когда отец пытался слегка умерить его априорные восторги, горячо заявил, что Фадеев самая для него интересная фигура — была и будет.

Возможно, занимая не один год уже руководящий пост, Сергей Сергеевич видел в Александре Александровиче образец генерала от литературы.

Отцу приближалось к семидесяти, а публикации бывали совсем нечасто — за два десятилетия три-четыре небольших вещи, — некоторые из не самых тактичных собеседников спрашивали, пишет ли он? Или возраст и болезни мешают? Он отвечал неизменно: “Пишу. Все надеюсь прославиться”. И ответ всегда воспринимался шуткой.

Когда же успех Сергея Сергеевича взошел на самый пик и Смирнов непрерывно находился у всех на виду, отца, не исключаю, брала досада, что слава — та, какой ему, наверное, хотелось, — его обошла.

И он не всегда бывал деликатен, замечая, что Сергей Сергеевич доедает курицу своей славы.

Не сходясь по-соседски близко ни с кем из писателей, кроме Корнея Ивановича и Сергея Сергеевича, отец неожиданно обрел приятеля в лице Ивана Васильевича Комзина, жившего на той же улице, что и классики, но в собственной трехэтажной даче.

Комзин был видным гидростроителем, Героем Социалистического Труда, строившим и Асуанскую плотину, и на Волге Куйбышевскую (теперь Самарскую) ГЭС.

Человек большого роста и силы, с длинными руками, из-за которых, как он рассказывал, ему в институте запрещали заниматься боксом, зато женщины — опять же в рассказах героя — очень любили бывать в этих самых руках.