Станция Переделкино: поверх заборов

В последний вечер, когда неожиданно выяснилось, что буфет закрыт, я вызвался вместе с комсомольскими работниками (семинар проводил комсомол) съездить к буфетчице домой на машине — нам удалось привезти буфетчицу обратно, и она продала семинаристам два ящика водки.

Но, когда начались в разных комнатах Дома отдыха прощальные возлияния, мне некуда было себя деть — меня не позвали ни в одну компанию. Хорошо, встретился мне в коридоре Володя Панченко, мой приятель из комсомола (он стал потом генеральным директором Госконцерта), и я провел вечер в комсомольской компании, куда бы меня тоже не позвали, не встреть я случайно Володю.

Я и через годы любил рассказывать про встречу семинаристов с киношным начальником Баскаковым.

Кроме почти круглосуточной выпивки под даровую закуску молодежи еще и показывали иностранные картины, в советском прокате запрещенные, а переводчикам не возбранялось синхронно переводить матерные выражения. Помню возмущенное недоумение Ирины Поволоцкой после картины Годара, где героя спрашивают, кого бы он предпочел чтобы его имел — Сталин или Мао; Ирина говорила, что ей все же ближе русская классическая литература. Смысл сказанного Баскаковым сводился к тому, что если молодые режиссеры хотят и дальше развлекаться на подобных семинарах, если хотят получать за свои фильмы постановочные (и собственно сами постановки получать, а не быть в простое) и носить дубленки, то нечего изображать из себя свободных художников, а нужно внимательнее прислушиваться к тому, чего требует от них руководство киношного министерства и киностудии.

Молодой режиссер Юлик Файт (я с ним года за два до того познакомился в гостях у Геннадия Шпаликова) задал Баскакову вопрос, почему не выпускают на экран фильм “Похождения зубного врача”. Замечу, что постановщик фильма Элем Климов сидел в первом ряду — шаг отделял его от Баскакова, — но никаких вопросов насчет своего “Зубного врача” не задавал.

И Баскаков обрушился на Файта с такой строгостью, словно это неосторожный Юлик (чей папа — известный артист, непревзойденно изображавший во многих фильмах фашистов) сам снял неугодный власти фильм.

Баскаков дал понять, что дальнейшая судьба Файта предрешена, Файт потерял доверие руководства.

В антракте молодые режиссеры окружили начальника и просили Юлика простить: он высказался не подумавши и больше задавать глупых вопросов никогда не будет. Но Баскаков был непреклонен: “Надоело нам с ним нянчиться…”

Воспользовавшись паузой, Андрей Смирнов обратился к нему с детской домашностью (Баскаков был заместителем у Сергея Сергеевича в “Литературной газете”): “Владимир Евтихианович, может быть, мне вы тоже не доверяете?” “Нет, — сказал тот, но уже помягче, — нет, Андрюша, мы тебе не доверяем. Тебе дается последний шанс”. Не знаю, начал ли тогда уже Андрей съемки “Белорусского вокзала”. В Пахре я с ним ни разу не поговорил, даже и не подходил к нему. Он и не бывал один — и прервать его взволнованную беседу с Ларисой Шепитько, например, было бы неловко.

Года за три до семинара в Пахре я был на Всесоюзном кинофестивале в Ленинграде. Это была моя первая командировка от АПН — и с непривычки мне все нравилось. Нравилась, конечно, не сама журналистская работа — на нее и времени почти не оставалось: после ночей в гостинице “Октябрьская” я не ложился спать, как положено, на койку, а ставил телефон на подоконник — и засыпал, положив голову с ним рядом. Меня рано утром будила стенографистка из Москвы — и я импровизировал текст, который казался мне гениальным. Когда я вернулся, обнаружилось: отвечавший за кино редактор Марк Татаринов, полагая, что я там, на фестивале, сошел с ума, переписывал с первого до последнего слова мои заметки, и, когда опубликованы они были потом во всех областных и республиканских газетах, я без преувеличения действительно близок был к помешательству. Мне казалось, что меня презирает весь мир за выражения “полюбились” и так далее. Марк боялся ко мне подходить с полгода, а когда мне поручали оставаться вместо заведующего Авдеенко, опасался, что временный начальник сделает все, чтобы выгнать его со службы.

Но до первой публикации мне нравилось изображать журналиста — и я видел в себе такого же непременного персонажа фестиваля, как и съехавшиеся в Питер звезды. Никогда и нигде больше не вел я себя с такой раскованностью, перезнакомившись (не продолжив больше никогда этих знакомств) буквально со всеми.

Меня хватало на круглые сутки непрерывных разговоров и шуток.

Один из ресторанных залов по случаю фестиваля не закрывали (это был самый первый фестиваль подобного формата) почти до утра.

Однажды, когда зашел я туда в половине третьего, в пустом (и полутемном, как сейчас мне кажется) помещении одна за столиком сидела кинозвезда еще довоенных (до моего рождения) лет Лидия Николаевна Смирнова.

Я представился ей корреспондентом и предложил шампанского — беседа наша дальнейшая на интервью была мало похожа, поскольку говорил в основном я.