Станция плененных (СИ)

Князь слушает меня внимательно, периодически кивает, задает наводящие или уточняющие вопросы, прощупывая мою ложь на подлинность, и все это время не сводит с меня глаз. Что, так соскучился по мне? Не понимаю я всей этой прелюдии. Определенно же хочет под конец сделать какую-то гадость. Возможно, с большой вероятностью, это будет связано с Сашей. Черт.

Угораздило же младшенького так мне поднагадить.

Свой доклад я заканчиваю на словах о том, что ничего интересного или полезного для лагеря мы не нашли. Смею за выполнение работы потребовать еду и отдых, но на лице Князяникаких эмоций. Не понятно, о чем он думает. И думает ли в этот момент о чем-то вообще? Может, действительно мучается от головной боли, а тут я, как бельмо на глазу, стою и раздражаю его одним своим видом.

— Ясно, — ставит он точку в моем рассказе и, добавляя чуть громче, зовет обратно мой конвой. Как я и думал, все это время они стоят за дверью и ждут, когда их позовут. — Отведите его к Семену.

Чего?

Мое удивление не скрыть. Что это значит? Зачем к Семену? Что я там забыл?

— Беспокоишься обо мне? — спрашиваю я, пытаясь понять, в чем подвох. — Не стоит, это лишнее. Пусть Семен тратит свои микстуры и латает лишние дырки твоим душегубам. Нет никакой надобности тратить на меня его медицинские ресурсы.

Не хочу я к Семену.

Пусть я ранее и говорил, что из всей этой тройки «Князь — Дмитрий — Семен», Семен кажется мне самым адекватным и здравомыслящим, но это не значит, что после вылазки в город я рвусь к нему навстречу. К тому же…пусть и прискорбно это осознавать и признавать, но видеть его мне не хочется и по еще одной причине, которая ко всему этому не имеет никакого отношения, но вызывает в груди вполне понятный мне жар.

Но Князь опять молчит. И просто смотрит на меня.

Черт.

— Костя, я думал, что мы договорились, — произносит он и выпроваживает нашу тройку.

Меня вновь берут под руки и выталкивают из кабинета Князя.

Я знаю, куда меня отведут, и что это место не самое страшное в лагере я прекрасно осознаю. Бояться мне нечего. Из обители Семена с завидной регулярностью возвращались обратно к повседневным в рамках этого подземного мира, делам. Но я не понимаю, для чего меня туда отводят. Ведь я не ранен. Пытаться сейчас вырваться — бессмысленно. Лишь зря потрачу силы, которых и так почти не осталось. При этой мысли у меня урчит в животе. Чувство голода. Как же давно я не чувствовал его по-настоящему.

Или же это все-таки страх?

И злость.

А еще немного раздражения.

И, возможно, толика ревности.

Никак не могу выкинуть из головы картинку из монитора, увиденную в мастерской Митяя.

Черт.

Восьмая камера — Лазарет

Ладно, пожалуй, стоило найти в себе силы и попытаться вырваться, пока такая возможность у меня была. И нет, я не жалуюсь. И не пытаюсь найти виноватого в том, что сейчас происходит, просто… Стоило найти в себе силы. Обычная констатация факта. Кожаные ремни, туго затянутые на запястьях и щиколотках, к моему удивлению, совершенно не жмут. Как бы это описали в дамских романах категории «R»? Эти ремни меня нежно оплетают. Да, теперь я понимаю, каково это. И надеюсь, что это в первый и последний раз, когда я оказываюсь в таком недвусмысленном положении.

Но как же так получилось?

Наверное, сил у меня и правда не остается после столь долгих и изнурительных издевательств над моим телом. Когда я ел в последний раз хоть что-то, что действительно может в сжатом от недоедания желудке переработаться в энергию, которой будет достаточно для вылазок в город и попыток отбиться от мужиков, затаскивающих тебя на кушетку?

Говорю же, звучит двусмысленно, но так все и произошло.

— Успокоился?

Семен сидит спиной ко мне и пролистывает какие-то бумаги, напоминая мне настоящего доктора из районной поликлиники, занятого чем угодно, но только не пациентом. Выделанная ему комнатушка вмещает в себя шесть неудобных и скрипучих коек, на ржавых пружинах которых лежат сбившиеся вонючие матрасы. Чего они только не впитали в себя за годы верной службы, даже думать об этом не хочется. Становится тошно.

В помещении холодно, стены и пол выложены белыми плитками кафеля, напоминая мне помещения морга. А раз так, то я здесь в качестве тела, которое должны разрезать и вывернуть наизнанку?

— Ты ведь понимаешь, что во всем лагере лишь я не желаю тебе зла?

Это как сказать.

— А ты всех своих пациентов привязываешь к кровати ремнями? — спрашиваю я, для наглядности пробуя освободиться. — Не очень-то гостеприимно с твоей стороны.

— Я привязываю лишь тех, кто может навредить себе, — говорит он, наконец-то соизволив ко мне обернуться. — И мне, разумеется. Но ты ведь ничего подобного не планируешь?

Это как сказать.

Если хорошо подумать, то Семен действительно единственный человек в лагере — а, возможно, и во всей Клоаке — кто для других делает больше, чем кто бы то ни был другой. А может, и вовсе человек, который для других делает хоть что-то. Но он на стороне Князя, подстрекатель. А значит, друзьями нам с ним не быть.

— Почему я здесь? — спрашиваю я. — Не припоминаю, чтобы чем-то тебе насолил.