Старая армия

Я лично самое бурное время (ноябрь 1905 — январь 1906 г.) провел в поезде Сибирской жел. дороги, пробираясь по окончании войны из Маньчжурии в Петербург. Бесконечно долго, по целому ряду выраставших как грибы после, дождя Иркутской, Читинской, Красноярской и др. «республик». Жил несколько недель среди эшелонов запасных, катившихся как саранча через Урал, по домам, наблюдал близко выплеснутое из берегов солдатское море. Тогдаполитические и социальные вопросы их мало интересовали. Они скептически относились к агитационным листовкам, к речам делегаций, высылаемых на вокзалы «республиканскими правительствами», и к поучениям революционно настроенных железнодорожных служащих, возвращавшихся в Европейскую Россию в двух вагонах нашего поезда. Единственным их лозунгом был клич — домой! Они восприняли «свободу», понимая ее как безначалие и безнаказанность. И виновником этого прежде всего был растерявшийся штаб Линевича, который, вместо того чтобы организовать продовольственные пункты вдоль Сибирского пути и посылать запасных в сопровождении штатных вооруженных команд, отпускал их первоначально одних,выдавая в Харбине кормовые деньги на весь путь.Деньги пропивались тут же, на Харбинском вокзале, или на ближайших станциях, понемногу распродавался солдатский скарб, а потом, когда ничего «рентабельного» больше не оставалось, голодные толпы громили вокзалы, буфеты, пристанционные поселки, грабили и убивали. Ко времени нашего проезда по всей дороге уже почти нигде нельзя было достать продовольствия, и мы жили только запасами, взятыми в Иркутске.

Психология толпы проявляла два несродных свойства: бунтарское дерзание и… страх.

Когда на переполненном Харбинском вокзале какие-то «делегации» с чрезвычайной наглостью вели сбор на «революционные цели», растерявшаяся публика, в том числе немало офицеров, давала. Но стоило кому-либо прикрикнуть: «Вон! Сволочь, дармоеды!» — как «делегация» поспешно и незаметно скрывалась… под насмешки толпы.

Пока наш почтовый № 3 поезд, набитый офицерами, солдатами и откомандированными железнодорожниками, пытался идти легально, по расписанию, мы делали не более 100–150 верст в сутки. Над нами куражились, издевались встречные эшелоны запасных; поезд не выпускали со станции, оскорбляли офицеров. Однажды мы проснулись на маленькой полуразрушенной станции, без буфета и без воды — на той же, где накануне заснули… Оказалось, что запасные проезжавшего эшелона, у которых испортился паровоз, захватили наш.

Только безнадежность заставила людей встряхнуться. Собрались четыре оказавшихся в поезде полковника, посчитались старшинством и старшего — командира одного из сибирских полков — объявили комендантом поезда. Назначен был караул на паровоз и дежурная часть, из офицеров и солдат, вооруженных собранными у офицеров револьверами; в каждом вагоне — старший. Наиболее энергичными оказались несколько офицеров Нежинского драгунского полка, которые по существу и вели все дело. Из доброхотных даяний пассажиров определили солдатам, находившимся в наряде, по 60 коп. суточных, и охотников нашлось больше, чем нужно было. Только со стороны двух «революционных вагонов» железнодорожников эти мероприятия встретили протест, однако не очень энергичный.

От первого же эшелона, шедшего не по расписанию, отцепили паровоз, и с тех пор поезд наш пошел полным ходом. Сзади за нами гнались эшелоны, жаждавшие расправиться с нами; впереди нас поджидали другие, с целью преградить нам путь. Но в последнюю минуту, видя организованные и вооруженные команды, стихали. Только вслед нам, в окна летели камни и поленья… Начальники попутных станций, терроризованные угрожающими телеграммами от эшелонов, требовавших нашей остановки, не раз отказывались давать путевку или, вместе со всем служебным персоналом, скрывались в леса… В первом случае дежурный по поезду добывал путевку с револьвером в руках, во втором — поезд мчался без путевки. Бог хранил.

Близилось Рождество, всем хотелось попасть к праздникам домой. Но под Самарой нас остановили у семафора: частная забастовка машинистов, пути забиты, движение невозможно, и когда восстановится — неизвестно. К довершению горя сбежал из-под караула наш машинист… Каково же было наше изумление, когда из «революционных вагонов» пришла к коменданту депутация, предложившая использовать имевшихся среди пассажиров машинистов, но только, чтобы не быть в ответе перед товарищами, взять их силою»… Снарядили конвой и вытащили за шиворот сопротивлявшихся для виду двух машинистов; дежурному по Самарской станции передано было по телефону, что через полчаса поезд пройдет полным ходом, не задерживаясь, через станцию; в случае несчастья — расстрел виновных.

Проехали благополучно. Я лично добрался до Петербурга в самый сочельник.

Я остановился на этом майн-ридовском — в модернизованном виде — эпизоде, потому что, на мой взгляд, он весьма показателен: как в дни первой революции небольшая горсть смелых людей могла пробиваться тысячи верст среди безвластия и враждебной им стихии попутных «республик» и озверелых толп.

* * *