Старая дева

— Вы смеетесь? — обиженно протянула Ирина. Дурочка, я даю тебе бесценный совет, причем совершенно бесплатно.

— Я оцениваю перспективы, — пожала плечами я. — Современный музыкальный проект — год, два, редко пять, пока аудитория в возрасте исполнителя. Впрочем…

И тут мне пришла идея.

— Прочитайте стихи.

Ирина, как мне почудилось, даже принюхалась. Мало ли? Но я нетерпеливо кивнула:

— Прочитайте стихи речитативом, как будто под музыку. Давайте, «Мой дядя самых честных правил...» — ну? Пушкина знаете, я надеюсь? «Евгений Онегин»? Учили в школе?

— Когда не в шутку занемог, он…

— Ну? — подбодрила я. — Рассказывайте про дядю. Побольше выражения дайте.

— Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог. Его пример…

— Хватит, — прервала я, потому что здесь было слишком много любопытных — мне совершенно не нужных — глаз. — Пойдем со мной.

Девочка, конечно, почти никакая. Деревянная, невыразительная, но, наверное, это и требуется. Такой не понятый никем образ: для аудитории девушек в возрасте «teen» восемнадцати-девятнадцати лет. Институт не удался, родители угнетают, работа дно, денег нет, подруги стервы, парни козлы как на подбор. Девчонка никакая, и она будет читать такой же тоскливый серый рэп. Никакой соревновательности и вызова, сплошная боль, безысходность, уныние, тлен. Пару лет с программой она протянет — пока не сменится тренд. Они сейчас быстрые. Рэпу тоже немного осталось, это не музыка, это стендап.

Я тащила Ирину вниз, в каюты, мы прыгали как две мартышки по раскачивающейся палубе, и за нами следили десятки глаз. Кровожадные алчные твари, и я только надеялась, что они ничего не поняли. Нет, моя идея пока останется при мне.

Яхту качнуло еще раз, мы чуть не завалились обе прямо на лесенке. 

— Псевдоним будет другой, — быстро говорила я. — К черту пафос, больше привычного. Подумаем. Образование есть? Какое? Где ты живешь? Кредиты, муж, дети, родители? Учеба? Какие-то обязательства? 

Не простые вопросы. Певец — это работа. Адская, с раннего утра до поздней ночи, пока есть аудитория, пока аудитории важно то, что мы ей даем, пока она не выросла и ровесница-неформалка не стала ей менее интересна, чем бородатый упитанный конкурент, тягуче поющий о вечном и лживом — о любви к единственной женщине всей его жизни.

Все, что Ирина поняла — она меня чем-то зацепила. Больше ни я не успела ни слова сказать, ни она мне ответить.

Яхту качнуло еще раз — даже тряхнуло, Ирина полетела куда-то, жутко вопя, я успела схватиться за поручни, и меня оглушил истерический крик с палубы и гул воды. Пол поменялся местами со стенами, все полетело, смешались звон стекла, крики, рев волн, и какой-то до безразличия противный, холодный ужас сковал все мое тело. А потом пол и стены вновь поменялись местами, и прямо в лицо мне ударила удушливая ледяная волна. 

Уже было такое — давно, точно так же я потеряла дыхание, когда допелась в конце концов в переходе — и голос мой, и без того не особо сильный, превратился в мой нынешний фирменный, с хрипотцой. Я долго болела, долго молчала, а когда смогла наконец говорить, оборвала себя на полуслове. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, и так же страшно: что дальше? Как дальше жить?

И бросок такой же беспощадный и резкий, и в глазах потемнело так же, как двадцать лет назад. Но я выкарабкалась, пересилила, пережила, и слезы мои были горькими, как морская вода, лишь пару ночей. 

Мне хватило рассудка не вдыхать и не терять пространственной ориентации. Было больно, но я крепилась, я бросила телефон — все равно ему не выжить, в отличие от меня, пусть идет ко дну, а я поплыву к свету. Даже если яхта перевернулась и тонет, у меня есть шанс, главное — понять, где верх, где низ. 

Верх был сверху. Я не гадала, каким чудом так вышло, рванулась туда, где была лестница на палубу, где заканчивался смертельный плен древней яхты с дурацким названием «Эпопея», мне оставались считанные секунды до спасения, и я со всхлипом вырвалась из воды.

— Барышня тонут! Помогите, барышня тонут!

На поверхности я не удержалась, меня снова поволокло вниз, и хотя мне бы стоило бросить силы на борьбу с всесильной стихией, я позволила себе удивиться: здесь каждый второй кое-как говорит по-русски, но этот некто учил язык по романам Толстого? 

Вместо горькой соли во рту был мерзкий вкус тухлятины и сизой тины. Я била руками, какими-то отяжелевшими, слышала крики, чей-то заунывный вой, конское ржание, а потом меня схватили за волосы и выдернули из воды.

Я кашляла и извивалась, легкие жгло, перед глазами стояли пятна. Мне было холодно, я не могла шевелиться, и на мгновение я испугалась по-настоящему — что случилось со мной, как сильно я пострадала? Но потом тело скрутила судорога, меня начало дико рвать противной тухлой жижей, и над головой все слышались чьи-то слезливые причитания.

Наконец я немного пришла в себя. В глазах прояснилось, я смогла сделать вдох почти без боли и без сил перевернулась на спину.