Старая дева

Меня начинало знобить, несмотря на всю оказанную мне заботу. Я понимала — не от холода, от нервного потрясения. Что я такое?

Телега поднялась на пригорок, и я увидела впереди белый дом.

Громкое слово, почти как символ. Вокруг дома — редкий и запустелый сад, по двору ходят куры, отыскивая зерно… или что клюют куры? Все, что найдут? Дорога ухабистая, телега крепкая… Мысли скакали, я не могла сосредоточиться. И чем ближе мы подъезжали, тем сильнее я хмурилась. Вот этот дом… Случись мне увидеть его… раньше? Прежде? В той жизни? Как назвать то, что я только что безвозвратно потеряла? Я поостереглась бы заглядывать в эти развалины. Видно, как покосилась крыша, как стены опасливо ползут трещинами, местами выбиты стекла и забиты деревянными досками. Куда меня везут и зачем?

— Ничего, барышня, сейчас найдем чем печь протопить, Авдотья вас обмоет, переоденет. А может, баньку?

Я услышала знакомое слово. Настолько мне близкое, понятное и родное, что дернулась и вцепилась в руку старосты:

— Да!

— Кузьма? — громко крикнул староста — видимо, возница наш был глуховат. — Слышал? Барышня баньку изволят! 

Барышня изволят доктора. Психиатра. Ох, как он мне не один раз уже помогал — и с депрессиями, и с паническими атаками. Прежде чем я окончательно встала на ноги, прежде чем смогла позволить себе ошибаться, сколько раз я была на грани отчаяния? Бессонница, постоянный упадок сил, провалы в памяти, беспричинные слезы. Но я же справилась, я же смогла. Я выстояла. Мне было сложно, на мне висели кредиты, моя квартира была в залоге и жрать мне было дома почти и нечего, а костюм мой стоил как три зарплаты офисного работника средней руки… Я выглядела как миллионерша, а худа от недоедания была настолько, что вслед шипели от зависти все женщины, кто меня видел. И так бесконечные десять лет, пока имя Вероники Маркеловой не стало ведущим брендом. Зажигающая звезды — так мне льстила отечественная журналистика. В Европе меня, впрочем, не знали — я не зарилась на мировой масштаб. 

Как меня теперь зовут? Кто я такая?

Мне снова предстоит пройти этот путь — с нуля до самого верха? Я выстою? Я смогу? У меня, возможно, есть выбор. Совершенно точно здесь нет войны, крестьяне настроены не агрессивно, обращаются со мной если не с уважением, то с почтением, больше того — они мне служат. Эти земли как-то обрабатываются, дом… дом в залоге или же нет, у кого бы это узнать, но есть ли разница? Для меня есть ли разница здесь и сейчас?

Если бы мне предложили купить такую развалину за бесценок, я триста раз подумала бы. Иногда, и я не знала тому причины, подобным строениям давали статус «памятника архитектуры», и мне всегда хотелось поймать хоть кого-то разбирающегося и спросить, что выдающегося в обычной усадьбе? Ее построили без единого гвоздя двенадцать девственниц из самана, замешанного на крови единорога? Этих «памятников» торчало по всему Подмосковью сотни, и никого, кроме фотографов-экстремалов, они не привлекали. Они рассыпались в прах, напоминая, что нет ничего вечного — ни камня, ни ценности… 

Прямо на моих глазах из ступеньки крыльца вывалился кусок, хотя никто и ногой туда не ступил. Староста вывел меня из телеги, предварительно раскутав, а потом, не успела я зайти на порог, на меня налетела пчелой полная женщина лет сорока. Сорока? Пятидесяти? Тридцати? У мужчин еще можно было как-то определить возраст, женщины же здесь — к нам вышли еще две — являлись какими-то тенями. Платки, бесформенная одежда и настолько измученные, обреченные лица, что от них хотелось сбежать. Или закрыть глаза, чтобы не видеть во взглядах этих несчастных нечто, что я затруднялась определить. Тоска? Смирение? Злоба? Или все сразу?

И я закрыла глаза, потому что мне некуда было деваться от взглядов вроде бы забито-запуганных, подчиненных, но в то же время звериных — да, так, возможно, смотрит на охотника раненый, беспомощный, но еще очень опасный дикий зверь. Что я им сделала и что они сделают мне в ответ?

Женщина оказалась сильной. Если староста касался меня с опаской, то она волокла как мешок и что-то жужжала. Сравнение с пчелой было таким метким, что я засмеялась.

— Барышне доктор нужен, — услышала я обеспокоенный голос старосты. — Видать, зашибло ее или воды нахлебалась.

— Какой воды, Лука, — рявкнула женщина неприятным каркающим голосом. Прокуренным, подумала я, но табаком от нее не пахло. — Чего она мокрая-то? Или сам чего нахлебался? А еще староста!

— Так мост размыло, — ответил староста, не обратив на противоречие в словах женщины никакого внимания. — Барышня в Брешку упали, а Федота не нашли пока.

Если бы у меня было совсем мало сил, я бы не устояла на ногах, потому что женщина разжала руки, картинно вскрикнула, а потом заголосила мне прямо в ухо:

— Премудрейший! Да как же это? Ой, беда, беда, а кошель-то, кошель! У кого кошель был? Ой, беда, ой, прогневали! А то же надо было ее в лес, говорила бабка Моревна — проклятая она, в лес ее! Так не слушали же Моревну, ведьмой кликали, дом пожгли, золотой водой угли окропили! Гнилой девке место в гнилье, вот и гибнем!