Старая девочка

На допросе у Ерошкина Соловьев, едва речь зашла о Вере, сделался почти так же безразличен и холоден, как днем раньше был Горбылев, и Ерошкина это даже слегка позабавило. Разговаривать о Вере Соловьев явно не хотел. Он сказал лишь, и то после нескольких напоминаний, что да, действительно, больше двадцати лет назад он познакомился с восемнадцатилетней девушкой, вчерашней гимназисткой, и около месяца за ней ухаживал и то не всерьез, не по-настоящему, а так, время проводил. Ерошкин ему на это ответил, что из показаний Веры ясно следует, что ухаживал за ней Соловьев вполне серьезно, а не просто флиртовал, как он пытается представить дело; за неделю до отправки на Восточный фронт даже делал ей предложение, причем сказал, что они будут обязательно венчаться в церкви — что уж может быть серьезнее. “Да, — ответил Соловьев, — я ей действительно сказал, что хочу, чтобы она стала моей женой, но сделал это только потому, что видел, как она хочет это услышать. Я же знал, — добавил он, — что скоро буду отправлен на фронт, а шансов вернуться оттуда у меня немного. Может быть, вначале убьют белые, может, красные, когда догадаются, что я давно работаю на белых, или когда буду переходить линию фронта, или уже когда буду воевать за белых. В общем, ее это обрадует, а я мало чем рискую”. — “Ну, хорошо, — согласился Ерошкин, — допустим, что это так, и все же я очень надеюсь, что завтра, когда я вам сообщу суть того дела, из-за которого вас привезли на Лубянку, разговаривать нам станет легче”. Он поднял трубку телефона, чтобы вызвать конвой, а пока, чтобы подчеркнуть, что зла он подследственному не желает, пододвинул к Соловьеву пачку “Казбека”.

На следующий день он в течение пяти часов излагал Соловьеву все перипетии Вериной жизни и то, на какую помощь от него они хотели бы рассчитывать. Разумеется, он сказал ему, чего вправе ожидать сам Соловьев, если согласится. В случае честного, добросовестного содействия, даже при неудаче, — свобода. В случае же успеха — естественно, Вера, плюс свобода, плюс хорошая квартира в любом городе Союза, хоть в Ялте, хоть в Москве, уточнил Ерошкин, плюс полное финансовое благополучие и еще гарантия, что до конца жизни ни его, ни Веру никто и пальцем не тронет.

Эти действительно щедрые условия были заслугой самого Ерошкина, выбил он их с немалым трудом — и Смирнов, и Ежов (который все утверждал) особенно возражали против пункта, что заключенные, даже если им не удастся остановить Веру, получают свободу — и каждый раз перечислял он их с большим удовольствием. Конечно, он не ждал, что Соловьев в ответ станет кричать от радости, он вполне бы удовлетворился и простым одобрением: другие зэки до Соловьева, как один, говорили, что условия очень хорошие, но Соловьев и это прослушал холодно, без всякого интереса, и Ерошкин решил, что нет, сотрудничать с органами он не станет. Сформулировал он это мягко. “Вы, Соловьев, наверное, вряд ли захотите помочь нам остановить Веру. Вы ведь честно и, говорят, храбро сражались за то, чтобы ничего сегодняшнего не было. Сейчас я уверен: вы все отдадите, чтобы вернуть прошлое”. И тут Соловьев его удивил. “Да нет, — сказал он, — прошлое мне не нужно, и снова воевать я тоже не хочу. Сегодня я никогда бы от Веры не уехал. Так что наши интересы совпадают. Мне не меньше вашего надо, чтобы Вера ко мне вернулась”.

Этот оптимистический финал вернул Ерошкину благодушие, и он до позднего вечера проговорил с Соловьевым о лагерях, через которые тот прошел, о нравах и порядках ГУЛАГа, нынешних и пятнадцатилетней давности. Хотя Соловьев часто, во всяком случае на вкус Ерошкина, говорил уклончиво, а от ответов на некоторые вопросы и вовсе ушел, беседой Ерошкин остался доволен. У него вообще было на редкость хорошее настроение, пожалуй, впервые такое хорошее с тех пор, как началось следствие по делу Веры. То ли он наконец поверил в успех, то ли просто вошел во вкус и в нем появился азарт, который всегда поддерживал и гнал их брата по следу, будто породистую охотничью собаку. С азартом было весело, и он, не успев закончить допрос Соловьева, уже ждал — не мог дождаться завтра, когда ему должны были привести еще одного подследственного, некую Сашку.

Судя по сопроводительным бумагам, Сашка обещала немало интересного, и Ерошкин, пока ехал домой, чтобы скоротать время, пытался в уме выстроить весь первый день ее допроса. Впрочем, он прекрасно понимал, что, если сюрпризов будет много, любые планы сразу полетят к чертовой бабушке, и жалеть об этом может только дурак. Шанс на сюрпризы был действительно хороший. Хотя Сашке в Верином дневнике было посвящено лишь несколько строк, и то не очень внятных, Ерошкин готов был поклясться, что свою встречу с ней Вера помнит и по сию пору.