Старая девочка

Когда эти результаты огласили, Сталин привел еще одно соображение, почему Веру сейчас трогать нельзя ни в коем случае. Ленин в свое время опубликовал известную работу против меньшевиков “Шаг вперед — два шага назад”, но теперь, сказал он, то чисто меньшевистское искусство может нам быть очень и очень полезно. Вот пример: с недавних пор мы имеем хорошие отношения с Германией. Готовимся заключить пакт о ненападении, и всем нам эта политика кажется правильной, а будущий пакт — большим успехом. Но представьте — завтра Германия рушит все договоренности и объявляет нам войну. Армия не готова, вдобавок мы в полной изоляции, без союзников, без помощи, сумеем ли мы одни противостоять врагу, кто в этом может поручиться? А теперь, что будет, если мы освоим то, что с такой легкостью делает Радостина? Германия напала на нас, рвется к Москве, мы же в ответ тихо, не говоря худого слова, начинаем разматывать жизнь назад. И вот уже германские войска, как бы ни были они сильны, отступают, едва ли не бегут, вот снова мир, но мы на этом отнюдь не останавливаемся. Истинные намерения Гитлера для нас больше не тайна, значит, пакту с ним мы говорим решительное “нет” и подписываем соглашение с англичанами, французами и американцами. Так во всем. В общем, я думаю, что благодаря Вериному искусству мы не только в кратчайший срок ликвидируем внутри страны всех вредителей, оппозиционеров, других врагов Советской власти, но и сможем одержать решающие успехи вовне, то есть победоносно завершим завещанную Лениным всемирную революцию. Конечно, это был сильный аргумент, и то, что Сталин привел его только тогда, когда уже было решено Веру не трогать, окончательно убедило колеблющихся.

“Ну вот, — сказал Смирнов Ерошкину, — я вам рассказал то, что вы хотели узнать. Уверен, что нашему делу это на пользу. Теперь вы можете действовать совершенно свободно, ни я, ни кто другой давить на вас не собирается, но одно прошу учесть. Клейман — очень сильный и очень умный противник, сейчас его можно раздавить пальцем, думаю, однако, что идти на это не стоит, не стоит ни при каких обстоятельствах, — повторил Смирнов, — нам куда важнее не то, что он противник, а то, что он умен и изобретателен, по-моему, вам необходимо привлечь его к работе и использовать как можно активнее. И последнее. Вы, естественно, должны подготовить достаточно подробный и достаточно убедительный план, но и вы, и я прекрасно понимаем, что в этом деле ничего заранее планировать невозможно, всякий раз придется действовать экспромтом, в общем, — весело подвел он итог, — считайте это моим благословением и полной индульгенцией. Что бы вы ни сделали, вы уже прощены. Нам нужно одно — результат”.

Такого разговора и, главное, такого финала Ерошкин, конечно, ожидал меньше всего. И он, и Смирнов смотрели на дело Веры очень похоже, тем не менее Ерошкин не сомневался, что право на любой шаг в сторону придется выбивать с боем и на самом верху. Теперь же он получил свободу рук и знал, что еще не раз помянет за это Смирнова добрым словом. План, правда в общих чертах, давно был у Ерошкина готов. Полтора месяца ежедневных допросов тех, кто любил Веру, выстроили его сами собой. Ясно было, что на первом этапе все силы надо бросить на поддержку Берга. Ерошкин был убежден, что шансов остановить Веру у него больше, чем у других, и Смирнов, как он давно понял, был с ним согласен. Дело даже не в том, что Вера и вправду могла обмануться, принять его за своего мужа Иосифа и тогда решить, что Господь все и сполна ей вернул, просто остальные могли появиться в Вериной жизни лишь через четырнадцать-пятнадцать лет, не раньше. Из ярославских донесений однозначно следовало, что Вера идет назад точно как жила, то есть день-за день, не быстрее и не медленнее.

Хорошо зная нетерпеливость человеческой природы, Ерошкин теперь боялся, что в этой ситуации любому из его подследственных ждать больше полутора десятков лет покажется невыносимой пыткой, и они, каждый из них, какие бы клятвы и обещания органам он ни дал, еще много раз сумеют убедить себя, что так долго мучить Веру да и мучиться самому оснований нет. Господи, ведь всего-то и надо попасться ей на глаза, когда она идет на работу или в магазин. Ерошкин понимал, что никто из них не поверит, что, случись подобное, Вера не бросится к нему в объятия. Лишь испугается, потому что в этот год, этот месяц и этот день видеть его она никак не могла. Она решит, что это то ли оборотень, то ли подставка, и, когда придет истинный день этого человека, она сразу вспомнит тот свой страх и те свои подозрения на его счет и не только не обрадуется — наоборот, сделает все мыслимое, чтобы больше с ним не встретиться.