Старая девочка

Сейчас они влипли в мерзкую, гнусную историю: ему, Бергу, давно, еще до брака Веры с Иосифом, было ясно, что с ней не все просто, что ее не надо попусту трогать. А они, мудаки, не удержались, им море по колено, и вот сейчас на ровном месте просрут революцию. “Педерасты, придурки, импотенты херовы, — орал он Ерошкину, — толком ничего сделать не можете, только рушите все под корень”. Сейчас он буквально заходился в крике, похоже, он наконец понял, кто во всем виноват, и теперь стоял прямо над Ерошкиным, открывая и закрывая свою огромную пасть.

Ерошкину во что бы то ни стало надо было сказать ему, что больше он не будет таиться, расскажет Бергу все, что ему известно по этому делу, расскажет до последней мелочи, но он боялся, что Берг не даст ему этого, что он больше не станет его слушать, потому что поставил на нем крест. Он боялся и за себя, и за революцию; сейчас он был убежден, что помочь им может не Пушкарев, не Корневский, а один Берг, и страшился, что тот, обезумев от собственного ора, сделает что—нибудь непоправимое. Ища выход, он лихорадочно перебирал варианты. Наконец ему стало казаться, что все дело в нем, в Ерошкине, пока Берг не сломал его; пока в нем осталась хотя бы капля памяти, что следователь он, а Берг — подследственный, Берг не сможет ему верить и, значит, слушать не станет. Не зная, что делать, не зная, как сделать так, чтобы Берг понял, что что бы ни было дальше, он, Ерошкин, будет говорить ему одну только правду, всю правду, верить можно каждому его слову, он вдруг от напряжения заплакал. И тогда Берг остановился.

Он перестал на него кричать, перестал бегать из угла в угол и, словно для страховки, прислонился к двери. Впрочем, это могла быть простая случайность, вряд ли Бергу тогда могло прийти в голову, что Ерошкин попытается бежать. Так он стоял минут десять; Ерошкин все еще размазывал по лицу слезы, боясь, что Берг успокоился ненадолго, а тот молча стоял у двери и чего—то ждал. Потом Ерошкин заговорил. В ту ночь он давал показания ровно десять часов, то есть почти до обеда следующего дня, и навсегда запомнил, что не было ни чувства тревоги, ни усталости, вообще ничего плохого. Все неприятности забылись, как будто их никогда не было, осталось только ощущение, что на этот раз все хорошо, правильно, все точно так, как и должно быть. Все эти десять часов Берг слушал его до крайности внимательно, лишь иногда, если что—то не понимал, перебивал вопросами да время от времени коротко матерился. Впрочем, Ерошкин видел, что обращать на это внимания не нужно.

К вечеру Берг стал быстро сдавать, слушал уже не так внимательно и скоро, сам это заметив, сказал: “На сегодня все. Теперь мне надо отдохнуть и обдумать то, что я от вас узнал. Сокамерники меня бьют, и поэтому для пользы дела лучше меня перевести в одиночку. Впрочем, я ваших правил не знаю”. Ерошкин хотел ему сказать, что, естественно, он его переведет в другую камеру. Но Берг не остановился и продолжал: “Не позднее чем завтра утром вам надо пойти и поговорить со своим начальством. Можете сказать, что пока я ничего определенного обещать не могу. Произошла самая настоящая катастрофа, еще хуже то, что и последствия ее крайне запущены. Год, что Вера без помех шла назад, — срок огромный. Найти способ убедить ее повернуть будет теперь очень нелегко. Все это предисловие, а посылаю вас к начальству я совсем по другому поводу. Вы скажете, что конкретно с вас я буду снимать показания еще четыре, может быть, пять дней, а потом для самостоятельного изучения мне надо будет получить протоколы допросов всех, кто проходит по данному делу. Кроме того, я сам и независимо от вас должен буду допросить тех людей, которые еще не допрошены, но тоже играли ту или иную роль в Вериной жизни. Особенно меня интересует жена Нафтали Тася, доносы которой, как я понимаю, были вашим главным источником о жизни Веры и Иосифа в Грозном. Мне надо, чтобы ее доставили в Москву и она всегда была у меня под рукой. Я с ней буду говорить очень долго. Я понимаю, — продолжал Берг, — что, несмотря на добрую волю, которую я хорошо вижу, сами вы эти вопросы решить не в состоянии. Однако можете передать тем, с кем будете разговаривать, если все это не будет решено положительно, я в этом деле, — закончил Берг, — никакого участия больше принимать не стану. Вот и все, — добавил он, улыбнувшись, — а теперь вызывайте конвой”.